Глава первая. Вещи, каковы они есть
Валерка началась с того, что три дня прожила на работе у родителей. Они были художники, а работали в студии на десятом последнем этаже коричневого дома. Огромные окна глядели поверх других многоэтажек на дымчатую Каму, на стрижей, на дворы, полные трансформаторных бараков, голубятен и мальчишек.
Валерка жила в студии совсем одна, спала на чешской софе, превращённой в диванчик, готовила себе еду на газовой плитке вдвое старше себя, пила водопроводную воду. Было лето, упрямое, жаркое, грозливое. Каждое утро по двору проходил мужичок с ноготок, таращивший по асфальту тележку. На тележке ехал мешок в жилетке из поношенного картона. Он гремел колёсами, а мужичок, похаркивая, ковырялся в бетонных кубиках мусорок и пихал мешку в горло алюминиевые банки.
Это были дни воскресные – понедельник, вторник и среда. Цвёл цикорий и цвели тронутые цветы, трава уже высыхала, июль полз по городу, как медленный поезд и давил тех, кто не успел отскочить на дачу. Валерка не успела, Валерка в дурмане лежала под колёсами июля, Валерка была раздавленной лялей.
Ключ от студии родители доверили Валерке давно, еще полгода назад, когда в первый раз уехали – ненадолго – на Северный Урал писать какие-то мхи или камни. Нужно было однажды придти к огромным окнам и полить какую-то тусклую бегонию турнепс. Теперь же Валерка пробралась в студию в тайне от всех, когда родителей снова не стало. Валерке боялась, что однажды они не вернутся, если ждать их недостаточно сильно.
На дальней стене в огромной рабочей комнате родителей висел череп некрупного мамонта. Бивни из него вынули, лобная косточка почти полностью раскрошилась, и всё же ископаемое ещё казалось несокрушимым. Прямо под его челюстью – красное кресло, преклонившее колено. На нём не сиделось, оно чахло под грудой недочитанных книг. Их страшно трогать: быть может под обложками, между неплотно сжатых страниц, еще трепещут бабочки папиных мыслей, пойманные ловкими писателями за крылья.
Тарахтит холодильник, а в нём – 23 лимона разной степени гниения. Это мама экспериментировала с натюрмортом в мушином духе. Повсюду штабели холстов и картонов, измаранных и чистых. Где-то под ними сундук, полный эскизами, бумажной трухой, осыпавшимися замыслами.
За дверью оказался мальчишка, старше Валерки, он спросил:
– Здесь проживает художник Светлана Фин?
– Да, это я, – соврала Валерка.
Светланой Фин называли на выставках Валеркину маму. Ложь вызвала на лице неизвестного юноши смущение, недоверчивую дугу бровей, хохоток и покашливание одновременно.
– Это я, что вы хотите? – настойчиво и серьёзно повторила девочка.
Незнакомец был недостаточно легкомысленным, чтобы прямо обвинить хозяйку во вранье. Он ещё пару мгновений поразмыслил и произнёс:
– Я хочу учиться рисовать.
– Чтож! Заходите, – решительно сказала Валерка. – Как вас зовут?
– Павел.
Усадив Павла на табуретке возле окна, Валерка с показной самоуверенностью указала на маленький столик с невзрачным натюрмортом: несколько блестящих болтов, кусачки, молоток смешавшись валялись на грязной драпировке.
– Сначала узнаем ваш уровень. Доставайте карандаши, бумагу. Можете взять вот этот планшет.
Бог знает почему незнакомый юноша решил подыграть Валерке в её соло с импровизацией, но он нахмурившись всмотрелся в разбросанные на столе предметы, добыл из нагрудного кармашка крохотный огрызок «конструктора» и смиренно попросил листок бумаги, потому как «забыл». Валерка настолько расхрабрилась, что даже отчитала ученика, объяснила ему, что занятие искусством требует трудолюбия и милостиво выделила кусок эскизной бумаги.
Рисунок у Паши стонал от своего несоответствия реальности, так, что даже у карандаша в его руке переломился стержень.
– Довольно! – вскрикнула заскучавшая Валерка. – Я вижу вы не знаете даже основ. Вот вам книга – прочтите, подумайте и усвойте. Приходите завтра в то же время, мы поговорим.
Валерка даже не успела заметить какой случайный альбом бережно обнял Павел. Она проводила его до двери и удивлённо услышала:
– До завтра.
Ей казалось, что завтра больше не бывает.
Закрыв дверь девочка артистически зло расхохоталась и вприпрыжку побежала к чайнику, к его поломанной кнопке, к его спутникам – стаканам и кружкам в разводах пакетного чая. Подкрашенную воду можно пить, чувствуя в горле словно песчаную горечь и сладость трёх ли, четырёх ложек сахара. От тоски Валерка решила порисовать сама.
Она расставила папин деревянный мольберт, она вытащила чистую палитру и подготовила тюбики масляной краски. На окне дозрел одинокий помидор, именно его кирпичную шкурку в виде складчатой дуги на фоне голубого неба хотелось Валерке вычертить на холсте. Но занесённая кисть так и не прикоснулась к загрунтованной ткани, Валерка вдруг заплакала тихой, единственной слезинкой, заплакала быть может только