Призмы Шанбаала. Дарья Олеговна Борисова

оказалось сложней, чем подобные, и уже несколько дней каждое утро я заканчивала тем, что вертела ее из стороны в сторону, пытаясь подобрать верную комбинацию узора. Это решение нельзя было найти в интернете. Отец принес мне шкатулку накануне, подарив подарок на день рождения, как всегда, заранее. Вещь явно ручной работы, покрытая потрескавшимся лаком, шкатулка должна была открываться, когда сложный узор вставал в правильную позицию, но этого всё не происходило, и смешки, посылаемые в мою сторону отцом, с каждым днем становились всё ехидней. Я знала, что это он вырезал шкатулку из дерева, узнавала его руку и узор, характерный для его работ, движения ножа, снимающего именно этот угол у планки. Это была его вещь, это читалось в его любимом сорте дерева, в геометрическом узоре, и в бронзовом фальшивом замочке.

      Я крутила шкатулку уже почти механически, как кубик-рубик, который собирала, постукивая мизинцами по граням, и пыталась отогнать от себя мысли, что уж слишком я зациклилась на содержимом, которого могло и не быть. Хорошая загадка – это тоже подарок.

      Отец прошелся по кухне, наливая воду из графина в высокий стеклянный стакан. Отец всегда пил воду только из стаканов. Множество раз они трескались в его руках, или летели в сторону стены, разбивались, будучи смахнутыми со стола мной или им. Стаканы были внушительной статьей наших семейных расходов, но вопреки здравому смыслу, отказываться от них он не собирался. Он сделал глоток, закашлялся и взмахнул рукой, отгоняя невидимых мошек от своих голубых глаз. Я напомнила себе, что сейчас его имя Персей, и не смогла вспомнить свое.

      Многие находили отца красивым, и женщины часто задерживали на нем взгляд, а я лишь непонимающе фыркала и пыталась указать на вполне очевидный для меня недостаток. Но другие – люди, темные и светлые существа, почему-то начинали улыбаться и флиртовать с ним, пытаясь послать стрелы амура прямо в его сердце. Для меня было очевидным, что роман с ним невозможен. Он любил мать, и даже столько лет спустя печать любви к мертвой читалась в каждом его жесте, отражаясь светлой печалью в глазах. Он любил ее так сильно, что в его сердце для меня был лишь крошечный уголок.

      Глаза у него как у всех темных дэвов – черное глазное яблоко, и лишенная зрачка радужка. У него – небесно-голубого оттенка, завораживающе яркая. Когда его взгляд прояснился, он посмотрел на меня и задумчиво покрутил пальцем у виска, чуть пониже темной вены, проступающей из-под кожи. У отца вены видны по всему телу: и на лице, и на руках, и на ногах. Темные-фиолетовые, они рисуют причудливые узоры на его теле. Его женщинам нравится. Они водят пальцами по его коже, и сознанием перемещаются в другую вселенную, куда ведет кровеносный путь его тела.

      – Утро, ангелоподобное, – сказал он, отводя льняную прядь волос с лица.

      – Утро, – я кивнула в ответ.

      Ангелоподобное из его уст всегда звучит жестоко, но я уже привыкла. Я знаю, кто я. Это обидное слово, и ничего хорошего оно не означает, но это я в его глазах, в глазах Пятимирья, такая, какая я есть. Самоотречение