Мне исполнилось двадцать в 1949 году. Согласно учебному плану эпохи, мне следовало либо отправиться в короедство Данию, и изучать какую-нибудь овсянкологию, либо остаться на Синем острове и посвятить себя мыслям о замужестве; благородная девица из президентского рода на балу в Доме Независимости близ площади Эйстюрветль. Меня бы пригласил на танец Гюннар Тороддсен[39], и мы бы в конце концов оказались в Бессастадире (со мной бы он точно победил), в окружении детей и журналистов. Но вместо этого меня понесло дальше на поиски приключений: я плясала на палубах к югу от экватора и никому не позволяла себя приглашать – наоборот, я всех отгоняла.
Я много повидала за границей, и к этому надо прибавить, что в ту пору Исландия отставала от пульса времени на целых шестнадцать лет. Поэтому мне было трудно приспособиться к жизни маленького городишки на родине. Я была дитя войны – не в том смысле, что выросла в военные годы, а в том, что меня взрастила сама война. Так что я стала светской женщиной еще до того, как стала просто женщиной. Я была звездой вечеринок и перепивала всех мужчин еще до того, как Ауста Сигурдардоттир[40] возмутила всю страну своим поведением. Я стала практикующей феминисткой задолго до того, как само это слово появилось в исландской прессе. Я многие годы посвятила «свободной любви» до того, как придумали этот термин. И конечно же, я поцеловалась с Ленноном задолго до того, как до нашего тугодумного мерзлозема наконец дошла битломания.
И от меня еще ждали, что я буду «как все»!
Я была самостоятельна, ничего не боялась, и ничто меня не останавливало – ни правила, ни парни, ни пересуды. Я разъезжала по странам, бралась за любую работу, сама прокармливала себя и семью, родила детей и одного потеряла, но оставшимся не дала связать меня по рукам и ногам: я либо брала их с собой, либо оставляла; я все время шла вперед и не давала заманить себя замуж, не давала уморить себя со скуки, а это, конечно же, давалось мне труднее всего. Еще задолго до того, как хипповые дамы появились на сцене и начали сплавлять своих детей мамам, чтобы самим дальше раздолбайствовать в свое удовольствие, я уже придумала понятие «мать-заочница». «Нельзя, чтобы плод прошедшей любви мешал следующей», – сказала одна героиня шестидесятых. А может, я сама? Можно сказать, что я вела своего рода хипповский образ жизни, только создала его сама, из собственной головы, а не по модному парижскому рецепту.
Симоне де Бовуар, или, как говорил мой Среднейоун, Симоне де Бовари, было, конечно, легко – на пути ее личной эмансипации не стояли дети, – и все же она постоянно была влюблена, рано связала себя узами славы с Жаном-Полем Сартром, карликом, гадким философёнком, который, тем не менее, оказался одним из величайших сердцеедов века и превратил любовные союзы в вид спорта; а она всю жизнь мучилась ревностью. Она пыталась для исправления ситуации заниматься тем, что острословы называют Le Deuxieme Sex[41], но все напрасно: ей не удалось «от****ться от любви», как выражаются у нас на Западных фьордах, и она кончила