Борис Глебович почувствовал, что каменеет грудью, и потянулся за нитросорбитом. Рядом с ним бабка Агафья, пришептывая «Свят… Свят… Свят…», крестилась и била головой поклоны…
В автобусе воцарилось молчание, соответствующее именованию здешних мест, и лишь Мокий Аксенович, привстав над сиденьем, торжествующе грозил кому-то пальцем и с сипением, словно выпуская из себя избытки пара, шептал:
– Съели? Съели? Съели?..
– Так вот она какая, эта самая Положня, с этаким кладбищенским колоритом, – задумчиво протянул Анисим Иванович, и так взглянул Борису Глебовичу в глаза, что тот тут же подумал: «А он, как и я, обо всем уже понял».
– Ну что ж, не хотели нас расстраивать, – нашлась вдруг Аделаида Тихомировна и взялась всех успокаивать: – в русском языке приняты сокращения. Это языковая норма. Не так ли, Капитон Модестович?
– Топонимика, вещь непредсказуемая, – пожал плечами профессор, – бывают такие ойконимы1, что произнести вслух культурному человеку просто невозможно.
– Вот видите? – всплеснула руками Аделаида Тихомировна и тут же затянула: – Надежда, мой компас земной…
«А ведь и она терзается, – догадался вдруг Борис Глебович, – и другие, верно, тоже? Все?» Он по настоящему испугался и кинул под язык сразу две таблетки.
Деревня Гробоположня показалась ему пустынной и мрачной. Дома покосившиеся, осевшие в землю и, словно исподлобья, настороженно выглядывающие черными глазницами окон. Не единой живой души, будто вымерли все. Да уж, действительно гробоположня… Впоследствии, он убедился в ошибочности этого первого впечатления: деревня как деревня, вовсе не мертвая, но лишь, как и все прочие, доживающая свое последнее, отпущенное ей власть предержащими, время…
Вдруг на обочине, у съехавшего набок сарая с прогнувшейся внутрь крытой дранкой крышей, он увидел нечто совершенно здесь невозможное: он увидел юношу в белой – белее всего, что можно вообразить – длиннополой одежде. В поясе и, крест на крест, на груди он был перетянут золотой лентой, волосы, такие же золотые, мягко ниспадали на плечи; и лицо его сияло, так что глазам было больно смотреть.
«Что это?» – вздохнул Борис Глебович разом осипшим голосом. Нет, он не испугался. Это было совершенно иное чувство: он испытал какой-то мгновенный и неведомый ему доселе восторг – будто исполнилась самая его заветная мечта. Все это длилось только миг, сарай и юноша подле него, остались позади. Борис Глебович выкручивал шею, но уже ничего не мог разглядеть.
– Вы видели? – шепотом спросил он у бабки Агафьи, но та лишь испуганно съежилась и опять перекрестилась. «А вы?», – хотел он, было, крикнуть всем, – всем пассажирам автобуса, – но, взглянув на окружающие его лица, равнодушные и напряженные, стал остывать и успокаиваться…
Автобус, между тем, миновал деревенские пределы и, застилая пространство за задним стеклом клубами пыли, тащился по проселочной дороге к лесу, который,