По «Камню» можно проследить пути эволюции творчества Мандельштама, идущие от импрессионизма, акварельности и некоторой созерцательности к мотивам трагически-тревожным, к «сомнению в действительности себя – бытия своего и смерти…».
Многие стихотворения «Камня» проходят под «знаком смерти».
Трагизм «Камня» – особый: трагедия творчества и трагедия бытия были услышаны поэтическим слухом, впитаны сознанием художника задолго до пережитого в реальности опыта. «Биографии поэта лишь оставалось следовать за голосом певца. Голос (или внутренний слух) перегонял трагические события» (И. Бродский).
Юности свойственно переживать самоё открытие смерти и восставать против нее. В «Камне» этот мотив стал стержневым, но выражен он далеко не прямым образом. Трагизм «Камня» – в страхе пустоты, в бессознательном и постоянном ощущении прерывности всего живого.
Камень отрицал «иго праха», отрицал Ничто, Пустоту, но и сам готовился к неизбежной гибели. Камень оказывался хрупким материалом. «Звук долота, разбивающего камень», страх дробления, расщепления, гибели – Слова, Жизни, поэтического дыхания – один из ведущих мотивов книги.
Центр тяжести в творчестве – сам поэт. Не случайно «камень» обыгран Мандельштамом во множествах значений.
Строение из камня – «готический приют» поэта, возведенный для того, чтобы с помощью вековой европейской культуры теперь, в настоящем, выдержать напор столетий, остаться тем же, «здесь» и «сейчас». Слово «камень» представляло собой «чудовищно-уплотненную реальность явлений». Сам поэт, подобно «камню», страшился готики закрепощения, готики связывающей, сковывающей.
Поэт обдумывал, как приспособить «камень»-слово к новому строительству. Его «камень» возжаждал иного бытия, теперь он просился в новый архитектурный свод. Это была утопическая надежда – вырваться из одного готического приюта, чтобы вступить в новый роковой свод. «Недобрая тяжесть» камня, о которой пишет в первой книге лирики Мандельштам, предвещала не Свободу, а слепую Необходимость.
Мандельштам пророчески предвидел последствия такой утопии: в «Камне» предсказаны жертвенные овечьи гурты, покорность масс, идущих на заклание, целые стада обреченных (насмешливость пушкинской трагической строки: «Паситесь, мирные народы!» – преображена Мандельштамом в картину вселенской трагедии массового жертвоприношения).
Их тысячи – передвигают все,
Как жердочки, мохнатые колени,
Трясутся и бегут в курчавой пене,
Как жеребья в огромном колесе.
Они покорны чуткой слепоте,
Они – руно косноязычной ночи.
Им солнца нет! Слезящиеся очи
Им зренье старца светит в темноте!
В этом стихотворении, почти завершающем «Камень», сплавлены воедино «жребий», «царь», «Рим» с его семью холмами, царь Эдип и шекспировский Макбет («на них кустарник двинулся стеной»).
«Камень»