Она проснулась отрезвленная и пристыженная. Отражение собственной красоты в зеркале не придало ей уверенности, а лишь всколыхнуло вчерашнюю боль, не помогло и пересланное ей матерью письмо от молодого человека, чьей гостьей она была на прошлогоднем студенческом балу в Йеле, в котором он сообщал о своем приезде в Париж, – все это казалось сейчас бесконечно далеким. Она вышла из комнаты, предвидя неизбежную встречу с Дайверами как вдвойне тяжкое сегодня бремя. Однако никто не смог бы разглядеть ее состояния под защитной оболочкой, такой же непроницаемой, как у Николь, когда они совместно отправились за покупками. Тем не менее утешением для нее прозвучало замечание Николь, вскользь брошенное в адрес чрезмерно разнервничавшейся продавщицы: «Большинство людей думают, что все вокруг относятся к ним с гораздо большим интересом, чем есть на самом деле, – они считают, что поток чужих мнений о них, разделяясь, непременно проходит под одной из двух арок: либо одобрения, либо осуждения». Вероятно, еще вчера у Розмари с ее экспансивностью подобная реплика вызвала бы возмущение, но сегодня в стремлении умалить значение случившегося накануне она охотно согласилась с ней. Ее восхищали красота и мудрость Николь, и впервые в жизни она испытывала ревность. Накануне ее отъезда из отеля Госса мать небрежным тоном, в который, как хорошо знала Розмари, та упаковывала свои самые значимые суждения, назвала Николь выдающейся красавицей, явно подразумевая, что дочь таковой не является. Это не задело Розмари, которой лишь недавно было позволено осознать собственную привлекательность, так что она казалась ей не совсем врожденной, а скорее благоприобретенной – как знание французского. Однако сейчас, сидя в такси, она украдкой поглядывала на Николь, сравнивая себя с ней. У Николь было все, что требуется для романтической любви, – красивая фигура, нежный рот, иногда плотно сжатый, иногда призывно полуоткрытый навстречу миру. Красавицей Николь была с детства, красавицей останется всегда, даже когда ее постаревшая кожа плотно обтянет высокие скулы, – совершенство строения лица никуда не исчезнет. Прежде, будучи белокожей блондинкой, она являла образец саксонской красоты, теперь, когда ее волосы потемнели по сравнению с обрамлявшим юное лицо восхитительным светлым облаком, стала еще красивей.
На улице Сен-Пэр Розмари вдруг указала на здание, мимо которого они проезжали.
– А здесь мы жили, – сказала она.
– Забавно. Когда мне было двенадцать лет, мы с мамой и Бейби провели одну зиму вон там. – Николь кивнула в сторону отеля, стоявшего напротив, на другой стороне улицы. Два закопченных фасада – два серых эха их детства – перекликаясь, смотрели друг на друга.
– Мы тогда только что построили дом в Лейк-Форесте