Тоже ведь и тебя жалеючи молчала, Иринушка. Молода, думаю, свово счастья не поймет, расскажи-ка ей все, так, пожалуй, еще заартачится и оставаться у нас не захочет.
Ну вот я и молчала да молчала и все ждала, когда наша барыня свое завещание писать начнут, да так, милая моя, до сих пор и прождала! A вскоре после смерти твоей мамушки и еще пришло одно письмо, только на этот раз уже на твое имя…
– И вы опять его отдали Авдотье Семеновне? – быстро воскликнула Ирина, устремляя на Фешу свои потемневшие от волнения глаза.
– Нет, голубенькая, нет! – самодовольно усмехаясь, проговорила Феша. – На этот раз я поумнее была. Словно чуяло мое сердце, что обойдут тебя, сиротинушку, дай, думаю, схороню я его у себя, пусть до поры до времени полежит. Места не занимает, а умрет наша барыня, так я его Иринушке и отдам!
Феша порылась в кармане и вытащила оттуда слегка пожелтевший от времени серый конвертик с знакомым крупным почерком:
«Ее высокоблагородию Ирине Петровне Фоминой».
– Но, боже, ведь с тех пор уже прошло два года! Как могли, как могли вы, Феша, так долго скрывать его от меня? – с отчаянием повторяла теперь молодая девушка, страстно прижимая к губам пожелтевший конверт; слезы душили ее.
– Прости ты меня, Иринушка, старую дуру, прости Христа ради! – бормотала растерявшаяся горничная. – Твово ведь счастья желала, дитятко, думала, богачество…
– Ах, не надо мне вашего богачества! – с искренним возмущением, гневно прервала ее молодая девушка. – Никогда я о нем не думала, никогда не желала его, пусть оно достается кому угодно, все мое счастье вот тут, тут было!
Ирина с глубокой скорбью указывала на письмо, и вдруг, как в былое время, упав на свою постель и уткнувшись лицом в подушки, она совсем по-детски, горько и жалобно зарыдала.
Феша несколько минут молча постояла над ней, но, решительно не зная, чем утешить молодую девушку, еще раз подобострастно поцеловала в плечико плачущую барышню и тихонько вышла из комнаты.
«Так лучше! – думала она. – Пусть поплачет-поплачет и успокоится! Девичьи слезы недолго льются!»
Как только Ирина осталась одна, она немедленно закрыла дверь своей комнаты на замок. Никто не должен был мешать ей во время чтения дорогого письма. Письмо было написано бабушкой, очевидно, вскоре после смерти Дарьи Михайловны. Бабушка узнала об этой смерти совсем случайно. Прасковья Андреевна очень удивлялась, почему ее дорогая Иринушка сама не сообщила ей о постигшем ее горе? Неужели она уже совсем позабыла и разлюбила свою бабусю?
За последние годы бабушка не получала от них никаких вестей, кроме того единственного письма ее матери, написанного незадолго до последней болезни, в котором Дарья Михайловна умоляет Прасковью Андреевну взять к себе Ирину после ее смерти. Бабушка, разумеется, не замедлила письменно заявить ей о полном согласии на это и с восторгом повторила еще раз, хотя и не получала