Незнакомому человеку его фигура могла показаться неуклюжей и даже забавной. Но сойдясь с ним поближе, любой чувствовал сердечную доброту и интеллигентность. И убеждался, что на деле он довольно скор, расторопен, и даже несколько суетлив.
Характерной привычкой Бориса Соломоновича было откашливаться в кулак. Если он начинал нервничать, переживать или же, напротив, не мог удержаться от накатившего на него смешливого настроения, Борис Соломонович подносил ко рту сложенные трубочкой пальцы и кхыкал в них, будто скрывал от посторонних внешние признаки своего душевного состояния.
Борис Соломонович положил руку на плечо моряку:
– Жаль, конечно, жаль. Еще один не выбрался на берег.
О каком береге сказал сейчас хирург, в палате было понятно каждому.
Нередко у Бориса Соломоновича пробуждалось желание поговорить, порассуждать, а то и при случае пошутить с кем либо.
Однажды он, пребывая в расстроенно-сентиментальном настроении по причине такой же вот смерти одного из раненых солдат, высказался так, что, мол, фронт, передовая, – это разливанное море крови, боли и смертей. А в лазареты и госпитали из этого самого моря текут смердящие человеческим горем реки. И каждое мало-мальское медицинское учреждение представляет собой спасательную службу, которая призвана вытаскивать раненых из этих проклятых смертоносных рек на берег жизни. Кому-то из спасенных и на берег взойти непросто. Разные случаются берега. «Иногда смотришь на раненого, – вспоминал Борис Соломонович, – и думаешь: ведь ему, чтобы выжить, надо на такую скалу взобраться… И глядишь – взбирается же. А другому даже на невысокую гору и с нашей помощью выбраться не удается».
– Н-да, – качал головой главврач, – вот такие они, дела-то наши. Что значит – и люди разные, и берега различные.
Саднит и ноет.
Кто раны боль измерит?
Утесом неприступным жизни берег,
кровавых волн под ним круговорот…
Взойдет на берег тот,
кто твердо верит,
что победит,
что точно не умрет.
Так записал однажды Алексей в свою заветную тетрадку химическим карандашом не бог весть какие строчки, но для него они казались значительными.
Вскоре санитары покинули палату, оставив дверь за собой открытой. Следом за ними направился и Борис Соломонович.
Время приблизилось к обеду.
Вставать не хотелось, но Алексей заставил себя это сделать. Навалившись на костыли, он решил спуститься вниз, на кухню. Всем, кто хоть как-то мог передвигаться, было предложено ходить туда вместо столовой. И размещаться с поданным обедом (или завтраком и ужином)