– Давайте решим так… – еле сдерживая клокочущее негодование, деловито продолжал я. – Сейчас отсюда по ВЧ, при Вас, чтоб Вы слышали мои формулировки, я позвоню первому секретарю республики ЦК комсомола, доложу о происшествии, и до свиданья…
– Э-э… – все так же улыбаясь и не меняя тона, воскликнул секретарь обкома. – Зачем так высоко? Сами разберемся! Сам с усам!.. Ха-ха-ха!..
В тот же вечер состоялось заседание бюро обкома партии. Директора и завуча сняли с работы, исключили из партии, поручив прокурору начать расследование. Исключили из партии и всех руководящих прелюбодеев.
Ленинабад от Сталинабада отделен горным хребтом, через который только самолеты летают, и то не всегда, а поезда и автомобили огибают его далеко стороной. Этим окружным путем, снова через Самарканд и Термез, отправился и я восвояси – в Сталинабад.
Горные дороги Таджикистана требуют от шоферов мужества, риска и мастерства. Кто не ездил по ним, тот никогда не поймет, что это такое.
Автотрассы Таджикистана змеятся по ущельям, прижимаясь одной стороной к отвесным скалам, а другой – образуя кромку, грань гибельной пропасти. Тут водитель не дремли. Не зевай. Не считай ворон. Карауль поворот. Уступи встречному. Следи за дыханием мотора… Я видел, как охваченный азартом догнать, обойти, вырваться вперед водитель проскочил неожиданный виток серпантина и улетел в пропасть, в небытие.
Как-то в Таджикистан на прорыв прибыла грузовая автоколонна из Москвы. Водителям обещали очень большой заработок за доставку грузов в Хорог – столицу Горно-Бадахшанской автономной области. Сделав лишь одну ходку, один-единственный рейс по Памирскому тракту, залетные столичные асы улепетнули восвояси…
Однажды в пути, на Памирском тракте, я встретил грузовик, в кузове которого визжали, вскрикивали, плакали вцепившиеся в борта и друг в друга девушки – выпускницы российских педучилищ, направленные на работу в горные кишлаки: преподавать русский язык. Грузовик трясло, подбрасывало на выбоинах; он то царапал бортом багровую либо черную шершавую скалистую стену, то нависал над бездной-пропастью, дышащей жутким холодом преисподней. Перепуганные, плачущие девушки катили навстречу своей постылой, горькой судьбе. Оказавшись единственной русской в горном кишлаке, в крохотной каморке при школе, очень похожей на бесхозный заброшенный сарай, бедная юная русская учительница сразу становилась перед жутким выбором: либо сделаться наложницей директора школы, либо пойти по рукам. В этом отрезанном от мира, затертом средь горных хребтов и ущелий, на полгода засыпанном снегом кишлаке ни телефона, ни почты, ни власти, ни защиты. Господи, помилуй! Сколько же их, невинных и чистых, и красивых, едва расцветших дочерей великого русского народа надломил, смял, сгубил этот благодатный солнечный край…
Что там! Курица – не птица, баба – не человек! Я мог бы написать пространную повесть о том, как пытался спасти, а порой и спасал (не знаю, надолго ли) от