Из кармана халата он вытащил пачку сигарет. Закурил неуверенным движением, потом небрежно швырнул пачку на расписной японский столик, стоявший между нами.
– Чего? – спросил он, отгоняя дым от лица, когда увидел, что я гляжу на измятую пачку сигарет, французских, таких, какие курили в старых фильмах. – Только не говори мне, что тоже хочешь.
– Нет, спасибо, – сказал я после неловкой паузы. Я был почти уверен, что он пошутил, хоть и не на сто процентов, конечно.
В ответ он резко заморгал, глядя на меня сквозь табачный дым с таким встревоженным видом, как будто только что понял про меня что-то очень важное.
– Это ведь ты, правда? – неожиданно спросил он.
– Простите?
– Ты – тот мальчик, верно? У которого там мать погибла?
Я так остолбенел, что поначалу и сказать ничего не мог.
– Как… – спросил я, попытавшись и не сумев выговорить, – как вы узнали?
Смутившись, он потер глаз и вдруг резко распрямился, вскинувшись так, будто пролил вино на стол.
– Прости. Я не хотел… То есть…. Плохо как вышло. Господи, я… – он вяло повел рукой, будто говоря: прости, утомился, не соображаю.
Я не слишком вежливо отвернулся, ослепленный муторным, нежеланным всплеском эмоций. С тех пор как мама умерла, я почти и не плакал, тем более – у всех на виду, я не плакал даже на поминальной службе, где люди, которые были с ней едва знакомы (и пара-тройка тех, кто, как, например, Матильда, превращал ее жизнь в ад), вовсю сморкались и всхлипывали.
Он заметил, что я расстроился, начал было что-то говорить, но передумал.
– Ты ел? – вдруг спросил он.
Я так удивился, что даже ничего не ответил. О еде я сейчас думал меньше всего.
– Ага, я так и думал, – сказал он и встал, хрустнув суставами. – Пойдем-ка, соорудим что-нибудь.
– Не хочу я есть, – сказал я так грубо, что стыдно стало. С тех пор как мама умерла, все, похоже, только и думали о том, как бы набить меня едой по самое горло.
– Конечно, конечно, – он помахал рукой, разгоняя облако табачного дыма. – Но все равно, пойдем. Порадуй меня. Ты не вегетарианец случаем, нет?
– Нет, – обидевшись, сказал я. – С чего вы взяли?
Он хохотнул – резко, коротко.
– Полегче! У нее куча друзей-вегетарианцев, как и она сама.
– А, – вяло отозвался я, и он поглядел на меня с какой-то живой, неспешной веселостью.
– Ну, чтоб ты знал, я тоже не вегетарианец, – сказал он. – Что угодно съем, чем страннее, тем лучше. Так что мы с тобой уж управимся.
Он отворил дверь, и я пошел за ним по заставленному вещами коридору, стены которого были увешаны потускневшими зеркалами и старыми фотографиями. Хоть он и быстро шагал впереди, мне страшно хотелось задержаться и рассмотреть их: групповые семейные снимки, белые колонны, веранды и пальмы. Теннисный корт, на лужайке разостлан персидский ковер. Прислуга, все в белом, важно выстроилась в рядок. Я углядел мистера Блэквелла – крючконосый, приметный, в белом костюме, молодой, но уже с горбом. Он привалился к низкой каменной изгороди в каком-то