Нам ничего не оставалось, как ждать и поддерживать друг друга. Не разрешались ни книги, ни газеты, ни письма, мы были практически отрезаны от мира.
После окончания карантина нас перевели в рабочее отделение, в большую камеру, полную женщин. Но наша маленькая компания сохранилась, только мадам Данзас уже не было с нами. Ее приговорили к десяти годам тюрьмы, и она ждала отправки в Сибирь. С утра мы работали в швейной мастерской, потом возвращались в свою камеру на обед, а после обеда и мытья посуды шли на получасовую прогулку в крытый двор. Так мы прожили весну и начало лета, не зная ни солнца, ни тепла, не видя ни одного цветка.
Одна за другой мои подруги получали свои приговоры. Бедная Наташа, страдавшая за свою сестру, получила два года ссылки на свободное поселение в каком-нибудь городе на Урале. Некоторые получали еще меньшее наказание – "минус шесть": они могли поселиться где угодно, кроме шести главнейших городов. А моего приговора все не было. Я начала волноваться. Что это может значить? Более строгое наказание? Соловки? Почему такая задержка?
Наконец, однажды главный надзиратель отпер нашу дверь и выкрикнул мое имя. Надо было расписаться на листе бумаги с моим приговором. Я прочла его: три года Урала. Меня охватил восторг, я испытала необыкновенное облегчение и стала танцевать от радости. Надзиратель удивленно смотрел на меня.
Мы ожидали отправки в ссылку, без конца судача о том, какой может быть наша жизнь на Урале. Наступило лето, и мы по очереди сидели у окна, из которого было видно немного травы и бывшая тюремная церковь, превращенная в библиотеку. Иногда мы видели двух сильно заросших мужчин, подметавших дорожку. Ванда, девушка из нашей камеры, знала одного из них – князя Голицына. Другой, как мы выяснили позднее, был князь Шаховской. Случалось видеть и еще одного молодого человека, который мне нравился, – князя Петра Туркестанова: он работал в библиотеке. Я звала к окну Ванду, когда замечала князя Голицына, а она меня – когда появлялся Петр.
Меня все время мучило, что я уеду в трехлетнюю ссылку, не попрощавшись с бабушкой, а ведь ей было уже около девяноста лет. Мне пришла в голову мысль написать письмо генеральному прокурору с просьбой позволить повидаться с ней перед отъездом. И вот однажды в пятницу, когда я только что получила мою еженедельную передачу, я услышала:
– Заключенная Татищева, собирайтесь с вещами!
Я не имела ни малейшего представления, куда меня ведут, но когда мы подошли к воротам тюрьмы, охранник провел меня через них, и я оказалась на свободе. Я увидела очередь людей, принесших передачу заключенным, и среди них Машу – нашу верную прислугу: она принесла мою передачу и теперь ждала ответной записки.
Я стала расспрашивать, как дела у нас дома, как мама, и вдруг она разрыдалась. Меня охватила страшная тревога.
– Мама умерла? – воскликнула я в отчаянии.
– Нет, не это – она уехала, уехала очень далеко. Я не сразу поняла, что это значит.
– Ее выслали из Москвы