Шагал Фёдор долго: часа три, не меньше, пока не оказался где-то на окраине. Оглядевшись, он узнал громаду Останкинской телебашни в свинцовой дымке, совсем близко от нее – насыпь с рельсами железной дороги, и тут же вспомнил, из-за чего затеялся весь сыр-бор:
– «Зачем он оттолкнул злополучный конверт? Жест, конечно, выглядел эффектно, но как бы теперь не пришлось возвращаться. Сейчас деньги были необходимы просто позарез. Сожительница в последнее время требовала их постоянно. Зарвавшуюся бабенку давно следовало поставить на место, а он все уступал»…
Перекинувшись мыслями к Нюшке, Федор сразу ощутил непреодолимое желание затянуться крепким табачком. Курил он, вообще-то, лишь при случае, считая это пустым разорительным баловством, но всегда для форса еще со студенческих времен носил с собой пачку «Беломора».
Как следует размяв и продув папиросу, он порыскал по карманам в поисках зажигалки и внезапно нащупал злополучный конверт, завалившийся где-то сбоку. «Видно, у этого барыги еще осталась совесть, – облегченно вздохнув, Фёдор пересчитал деньги и успокоено затянулся. – Лед тронулся, неясно, будет ли он в дальнейшем командовать парадом, но для начала неплохо»…
Дело оставалось за малым: определить, где он находится. Несмотря на проведенные в столице студенческие годы, Федор слабо представлял, в какой части города находится это самое Останкино. В парке, куда он случайно забрел, было безлюдно. «Двину по шпалам в сторону домов, куда-нибудь да выведут», – решил он и бодрым шагом тронулся в сторону насыпи.
Пропетляв еще с пару часов и, добравшись, в конце концов, до Курского вокзала совершенно вымотанным, Федор первым делом заскочил за четвертинкой и лишь после этого со спокойной душой направился к кассам. Электричка до Серпухова отходила через четверть часа. Отыскав почти пустой вагон, Фёдор сел у окна и, дождавшись, когда после метаний по привокзальным стрелкам колеса застучат на мосту через Яузу, махнул разом первые сто грамм из стеклянной фляжки. Чувствуя, как по телу разливается уютное тепло, он сосредоточенно сжевал подсохший бутерброд с сыром и погрузился в дрему…
Основательность и расчетливость покойного отца странным образом сочетались в нем с пылкой задумчивостью и тонкостью художественной натуры матушки, которую Федор всегда безмерно почитал. Возможно поэтому он полжизни провел, как перекати-поле, так и не сумев остепениться к сорока с лишком годам.
Единственное, чему Федор никогда себе не изменял, это иконописная манера письма, к которой он чуть ли ни с первых самостоятельных шагов на избранном поприще прикипел душой. Поступив в Строгановку после провинциального училища художественных ремесел, где привык относиться к сокурсницам, как к безмозглым дурам, способным лишь малевать цветочки, Федор встретил на