У Осокова было ощущение, что он падает. Спиной вперёд вместе с шикарным креслом с резными подлокотниками, за которые он держался обеими руками. До него начал доходить смысл сделанного, правда, ещё не до конца предложения от неизвестной загадочной конторы. Конечно, он слышал о таких сказочных историях, но воспринимал их как байки, легенды, не могущие иметь к нему лично никакого отношения.
Марианна вернулась с новой бутылкой воды, Осоков даже не сделал попытки помочь ей открыть минералку. Выпив залпом налитый ею стакан, Осоков смог, наконец, выдавить из себя:
– Я не могу сейчас… мне надо ремонтировать мастерскую товарища… потом собирать оборудование, инструмент… всё сгорело.
Осоков понимал, что выглядит сейчас не очень: потный, красный, лепечущий о своих проблемах, вываливая их на постороннюю иностранную женщину, но собраться не мог: голова кружилась, кровь бухалась толчками в затылок.
– Мы это обсудим, позднее… Если не возражаете, я продолжу.
– Да, да, конечно, извините, – Осоков попытался успокоиться, чтобы дослушать до конца условия предполагаемого контракта.
– Так вот, хочу объяснить, почему мы выбрали именно Вас из многих тоже молодых и тоже талантливых художников. Должна сознаться, что подобного рода предложения мы делаем далеко не каждому молодому таланту. В Вас, в отличие от многих современных художников, есть новизна, новаторство и, самое главное, чувственность. Согласитесь, Вы не можете отрицать как профессионал, что современное изобразительное искусство находится в тупике. Очередном. Дай бог, не последнем. Совершенно очевидно, что все технологические, эстетические, идеологические приёмы достигли своих максимумов и тем самым себя исчерпали. Поэтому любое, маломальское отклонение от этой верхней черты является уникальным и самобытным. Именно эту самобытность мы в Вас и усмотрели.
Прослушав комплименты в свой адрес, Осоков, польщённый, высох, пульсации в затылке исчезли, он откинулся на спинку ампирного кресла и перестал нервничать. Он забыл и о своём ангеле, и о намечающемся контракте. Тема, затронутая Марианной, была ему интересна, он сам много об этом думал, в частности: куда идёт человечество в познании мира посредством, так называемого искусства и вообще, зачем этому человечеству нужно это искусство. Для него эта потребность была органичной, других нужд для себя он не мог вообразить. Ходить просто на работу только для получения бумажек с водяными знаками ̶ этого он себе представить не мог. Он не понимал других людей и не хотел даже воображать себя на их месте: каких-нибудь пекарей, шофёров, фрезеровщиков или, не дай бог, чиновников, идущих на свои работы с девяти до шести. Он искренне, до сердечной боли, жалел этих людей, смысл жизни которых, как виделось ему, состоял в зарабатывании денег, чтобы купить на них какие-то предметы: автомобили, холодильники, брюки, заборы для дачи, сами дачи, навороченные