Казалось, путь их длился вечно. Полчаса до метро, в медленном, старом, расшатанном троллейбусе, прижавшись друг к другу, молча, каждый погруженный в то бездумное отрешенное состояние, когда движения выполняются механически, а взгляд уходит из внешнего мира глубоко внутрь, затуманивается и перестает различать окружающее. Потом почти час в метро – мрачном подземелье с каменными лестницами переходов и угрюмыми пассажирами. Там они случайно встретились с Людмилой Ивановной, которая тоже ехала в больницу. Она удивилась и обрадовалась, что Андрей с Маришей так скоро приехали.
– Вот и хорошо, вместе легче будет, – неизменной скороговоркой сказала она, расцеловавшись со всеми.
После метро снова поехали поверху, на этот раз трамваем. Людмила Ивановна окончательно завладела Лидией Сергеевной, сплелась с ней, держа под руку, и непрерывно нашептывала:
– Сашенька сразу сказал – никакого рака нет, тем более четвертой стадии! (Сашенька был сын Людмилы Ивановны, двоюродный брат Андрея, старше его на два года, который некогда окончил медицинский институт). При раке четвертой стадии люди иссыхают, кричат от боли, есть не могут, их рвет. А Петя и ест с аппетитом, и выглядит свеженьким, хорошеньким. Ну, может быть, чуть-чуть осунулся, но столько пережить за один день.
Лидия Сергеевна усмехнулась:
– Да уж далеко не за один.
– Ну, не знаю… чувствую я, что не все потеряно… Забудь, Лидочка. Никакого рака нет! Я уверена! Ну уж никак не последней стадии…
– А метастазы?
– Ну, знаешь. Все что угодно может быть. Тень. Неправильный ракурс этой, как его… рентгена.
«Когда же, наконец, приедем, – думал раздраженный изматывающей поездкой Андрей. – Сколько нужно отпахать километров в этом городе, сколько грязных пустырей пересчитать, чтобы увидеть, наконец, умирающего родного человека, оказаться у его постели?» Он с отвращением смотрел в окно. Унылые виды, обширные пустые пространства почти без деревьев, безвкусно сляпанные пеналы длинных блочных домов. Придумали бы что-то пооригинальней, чем эти мерзкие растрескавшиеся многоэтажки. Зачем унижать людей, заставляя жить в таком уродстве? Он представил, как обитатели этих клетух, словно маленькие червяки, копошатся там, наводняя продуктами жизнедеятельности, запахом жареных прогорклых котлет на кухнях, сигаретного дыма на лестничных пролетах, как выпивают по вечерам, саркастично злословят, орут друг на друга, на детей, мотают друг другу нервы, мнительные, озлобленные, меланхоличные и подозрительные. Разочарованные. Северная столица, культурный центр. Тогда где же оно, счастье? Где? Средний уровень жизни, и невозможность достичь чего-то большего, вот и все.
Провинциальная дыра, безрадостная, разворованная, от одного только вида которой можно надолго заболеть. Можно было бы сделать из города алмаз, сверкающий брильянт. Ведь и Хельсинки, очаровательный