И тут вдруг заговорила Опера:
– Презерман… – ее голос, вкрадчивый вначале, постепенно набирал округлость и силу, ласково вибрирующий за грудиной, вдруг стал отдавать металлом – Презерман – нажрался снотворного, будучи душевно болен уже полтора года. Свидетельство о смерти выписывал ты. Твое дежурство.
– Да, мое дежурство, ну и что? – опешил доктор.
– Дохно… – был нетрезв и свалился под поезд. Свидетельство о смерти выписывал ты. Твое дежурство.
Воздух наэлектризовался, и Наталье Ивановне показалось, что в дом вот-вот ударит молния.
– Ты что? Что-что-что? Хочешь сказать, я убил их, подтасовывая свои дежурства? Ты это хочешь сказать? Ха-ха-ха – бред! Чушь! Ты сумасшедшая! Теперь я вижу – ты сумасшедшая! Ты опасна для общества!
– Хлебников… – с невероятным напряжением вспоминала Опера – саркома, я слишком поздно узнала, ничем не могла помочь. Свидетельство о смерти выписывал ты. Твое дежурство.
– Да, я – это роковое стечение обстоятельств, или ты хочешь сказать, что из-за моих прекрасных глаз произошли эти смерти?
– Нет, но только ты имел возможность вложить в карман покойников мое фото, из семейного альбома, тобой, же и сделанное фото – я тогда выходила из ванной, в неглиже…
– Как-как-как – заикался Никита – ты намекаешь…
– Я об-ви-ня-ю! – отчетливо повисло в воздухе, и указующий перст нацелился в глаз растерявшемуся доктору – теперь все стало на свои места: пару слов обезумевшим от горя родственникам, по городу мгновенно поползли слухи…
– Что ты мелешь, ведьма, а кто спасал тебя от толпы? Вот, спасибо! Вот она, благодарность! Хорошо, что папенька не дожил до такого позора! Спа-а-а-а-сибочки, – пропел он, отвешивая шутовской поклон.
Разогнуться Никита уже не смог. Внезапный страшный кашель стал рвать его горло. «Подавился собственным ядом», – опять не к месту подумала Наталья Ивановна и глянула на Оперу.
Старая женщина стояла каменным идолом, ни кровинки в лице, и только синенькая жилка на виске со старческими пятнами тяжело пульсировала, показывая тем самым, что это живой человек. Словно трещины на земле в жестокую засуху, бороздили когда-то красивое лицо. Казалось, она смотрела вовнутрь себя, что она там хотела разглядеть? Былое время? Лица знакомых, перечисленных доктором…
Кашель тем временем у Никиты не прекращался, наоборот, перешел в какой-то хриплый лай. Доктор, слепой рукой нашаривал табурет, что бы присесть. Из глаз потекли слезы, но он не замечал их, он задыхался, казалось, вместо воздуха к нему в легкие попадал удушливый дым.
Наталья Ивановна не колебалась, выбирая кому помочь – старухе, которая пребывала в трансе – это было ясно, или умирающему во второй раз за сегодня доктору.
Усадив его на табурет, слабого, податливого, она схватила кувшин с