– Не получилось, – мрачно усмехнулся Валерий.
– Не получилось, – подтвердил Голобородько. – И уже не получится. Так что спите спокойно, Валерий Витальевич.
Он не подозревал, что у этого вроде бы невинного пожелания имеется второй, зловещий смысл. Что очень скоро его шеф действительно уснет – тем холодным сном могилы, о котором писал поэт Лермонтов, знавший в этом толк.
Глава восьмая
Униженные и оскорбленные
Створчатые двери сомкнулись за спиной Самурая. Взревел двигатель. Автобус покатил прочь, осчастливив прощальным выхлопом. Стало тихо и безлюдно. Как раз так, как любил Самурай. Он любил и ценил одиночество. Теперь ему предстояло насладиться этим состоянием в полной мере. Осень он решил провести вдали от цивилизации. В том самом гордом одиночестве, которое было так близко его натуре.
Для этого у него имелась небольшая загородная дача, о которой мало кто знал. Именно туда Самурай направлялся, не воспользовавшись такси по той простой причине, что при поисках людей всех таксистов опрашивают в первую очередь. Ему не хотелось, чтобы его искали и тем более нашли. Он повесил на плечо увесистую сумку и зашагал в направлении дачного поселка.
Вечерние сумерки стремительно густели, вокруг не было ни души. Только он один на целом свете. И это было правильно, потому что так оно и было на самом деле. Человек всегда одинок, даже когда ему кажется, что он окружен близкими, понимающими людьми. Никто никого не понимает. Даже самих себя люди не знают, так что же тогда говорить о других.
Минувшей ночью мать рассказала Самураю историю его рождения. Он уже готовился ко сну, когда она вошла в комнату.
– Поговорим?
«С телевизором своим разговаривай», – мысленно ответил он, но вслух произнес совсем другие слова:
– Смотря о чем.
Мать села на кровать и виновато призналась:
– Ты так вырос, так изменился… Совсем другой стал. Чужой какой-то.
– Я всегда чувствовал себя чужим, – сказал Самурай.
– Я тоже, Коля. – Она вздохнула. – Знаешь, мне иногда казалось, что тебя подменили в роддоме.
Он покосился на нее. Алкоголь все еще действовал на нее и развязал ей язык. Может, лучше выпроводить мать из комнаты, пока она не наговорила откровений, о которых потом будет жалеть?
Но вырвавшаяся у матери фраза слишком больно ранила его душу, которую он считал упрятанной так глубоко, что никому не достать.
– Вот как? – жестко усмехнулся он. – А что, если и правда? Вдруг меня действительно подменили? И я не твой сын?
– Мой, – вздохнула мать. – Наш. Такого ни с кем не спутаешь.
– Я каким-то особенным родился?
Она посмотрела на Самурая