Образ Фауста в немецкой литературе XVI-XX веков. Г. Г. Ишимбаева

же целям служит и введение в художественную ткань произведения стихов Себастиана Бранта и Мартина Лютера. Глава 7 книги Шписа – «Против доктора Фауста, закореневшего в своих злодеяниях; стихи» – представляет собой рифмованные заголовки к трем главам «Корабля дураков» Бранта (1494) и следует за первым договором Фауста с Мефистофилем. Эти 15 строчек подчеркнуто выпадают из плавного и последовательного рассказа и обращены непосредственно к читателю. В них содержится своеобразный комментарий к заключенной сделке, и оценка судьбы героя. Расставляя акценты в истории Фауста, Шпис находит себе союзника, жившего столетием раньше и тоже считавшего, что тот, «кто обуян гордыней вдруг, а скромность вешает на крюк», обречен, ибо «тот рубит под собою сук и душу, жизнь – все потеряет вдруг» (516).

      Стихи Лютера появляются в главе 65 книги – между жалобами Фауста, осознающего близость своего конца. Как уже отмечалось выше, их приписывает себе Мефистофель и произносит в ответ на второй плач своего должника. Звучание лютеровских виршей в таком контексте тоже способствует созданию эффекта очуждения: с одной стороны, происходит прямое очуждение произведения от его истинного автора, с другой – здесь констатируется вся бесполезность раскаяния грешника.

      Поздно, поздно Господа звать,

      Горе растет – его не унять (607).

      Эти строки в очередной раз создают определенную атмосферу, заставляющую содрогнуться души и сердца читателей, которые знают об ужасной смерти, ожидающей грешного Фауста.

      Поэтика книги Иоганна Шписа позволяет сделать выводы об особом месте, занимаемом «Историей доктора Фауста» в немецкой литературе XVI в. Эта книга, безусловно, принадлежит к серьезной литературе, к так называемой «литературе большой темы», где поднимаются философские, этические, религиозные, научные проблемы. При этом Шпис, автор и книгоиздатель, хорошо знал, кому было предназначено его сочинение – не только образованной элите эпохи Реформации, но и ярмарочной толпе. Поэтому история о чародее и чернокнижнике совмещает в себе философичность, высокую книжность и элементы массовой литературы.

      Естественно, что Шпис как человек своего времени хорошо знает Писание и вводит прямые и опосредованные цитаты из него в ткань повествования. Так, рассказывая о благочестивых родителях своего безбожного героя, он вспоминает аналогичные примеры из Ветхого Завета – Каина (Бытия 4), Рувима (Бытия 49), Авессалома (Царств 2,15 и 18). Главным доводом в пользу наказания доктора Фауста Шпис выставляет тот факт, что его герой «хорошо знал заповедь Христа: тот, кто волю Господню знает и ее преступает, будет вдвойне наказан» (508). Из уст некоего старца, который попытался отвратить Фауста от его безбожной жизни, звучит рассказ о Симоне из Самарии (Деяния апостолов, гл. 8) (594). Показывая финальное раскаяние чернокнижника, автор в очередной раз сравнивает его с первым убийцей в роде человеческом: Фауст «…пытался молиться, но молитва нейдет у него с языка, как у Каина,