– Ладно тебе, – сказал дед Омрелькот. – Люди, чай, не с луны свалились – свои, пенжинские, понимают: летом мяса нет, олешку зимой кушают. Вот другую еду найду…
Он залез в палатку, покопался там и вынес две пластушины юколы почти вишневого цвета.
Мы ели её так, как полагается настоящим тундровикам: откусывали кусок хлеба, вслед за ним – дольку рыбы и запивали горячим тёмно-красным чаем.
– Кирпичный, однако, чаёк, – приговаривала Экым. – Из старых запасов… Давненько в Каменный не привозят настоящий кирпичный чай. Всякий есть, а этого нет…
– Гранулированный заваривайте, – подсказал Лёша. – Он тоже крепкий.
– Э, нет! – шутливо замахала руками Экым. – Он помёт леммингов напоминает…
Ни о чём серьёзном мы не говорили. Пока гость не наестся, его о делах не расспрашивают – таков этикет тундры. А вот после обеда мы постарались удовлетворить любопытство стариков.
– Ва-а! – нахмурился Омрелькот. – Кресты – место нехорошее, злое. Там птицы не живут.
– И-и, – поддакнула Экым, не выпуская изо рта длинной трубочки.
– Ничего, – улыбнулся я. – Мы злых духов не боимся.
– Зачем вы туда идёте? – покачала головой Экым. – Гнилое место, худое!
– Может, эти кресты поставили лет триста назад русские казаки, – объяснил я старикам. – Вот мы и решили проверить: так это или не так?
Экым вынула трубочку изо рта, что-то по-своему сказала Омрелькоту. Тот кивнул, не спеша поднялся и ушёл в палатку. Минут пять, что он там провёл, Экым невозмутимо покуривала свою трубочку, уставившись щелочками глаз в одну ей ведомую даль.
– Вот! – сказал Омрелькот, снова вернувшись к костру. – Мы с Экым нашли!
Я принял от него большую желто-серую пластину. На её краях виднелись два аккуратных отверстия, в центре – рваная дыра.
– Что это?
– Панцырь, – сказал Лёша. – Такой панцирь наши предки носили. Верно, дедушка?
– Ага. Пришивали его спереди на груди, а поверх надевали куяки17 из нерпичьих шкур…
– Неподалёку от тех крестов нашли, – пояснила Экым. – Видите, из ружья прострелен. Давным-давно, однако.
– В музей хочу его отдать, – Омрелькот провёл рукой по гладкой поверхности панциря. – Пусть там хранится…
– Э! – засмеялась Экым. – Ты, глупый человек, уже отдал туда гычгый. И что? Сразу три олешка копыткой заболели.
– Так то – гычгый, – смущённо насупился старик. – Панцирь – дело другое. Он уже ничей.
– А что такое гычгый? – заинтересовался я.
– Экым – чукчанка, – объяснил Омрелькот. – У них в роду обычай на каждого оленя делать рогульки из веточек – гычгый. Как родится олешек, так и заводят гычгый. Старики говорили: сломаешь эту штучку – олень пропадёт. Гычгый берегли, никому не показывали, а когда оленя забивали, то его гычгый сжигали. Считалось, что душа животного вместе с дымом попадала на небесное