Мы, конечно, слишком серьезны. Нужно чуть иначе взглянуть – широко раскрытыми глазами или, наоборот, с прищуром – на эту историю с людьми, проваливавшимися год от года на самое дно. Увидеть в этом не бурление русской хтони, не простое дежавю́, а работу реинкарнации – не какое-нибудь косвенное доказательство, но самую бесспорную улику: снова эти двое-трое, снова яма, телефон: «Захлебнулись? Задохнулись? Скука, это уже было. Это понятно. Можно не обращать внимания», – полагает умудренный обыватель, а сам в ту же секунду постит новость о происшествии в твиттер. Так и живем.
«Как говорили Фрай и Лори, культура – это туалетная бумага. А впрочем, наверное, не следовало придавать столь широкой огласке ситуацию по стране с канализацией и туалетами», – подумывал унитаз, едва слышно журча водичкой в ночном полумраке: работяги давно дома. Охранник небось дрыхнет (прибежит, как приспичит).
Водичка журчала, унитаз, тускло освещаемый светом фонаря в окошко, продолжал рассуждать вслух: «Наверняка сохранились деревенские клозеты, построенные еще при жизни Чехова. К ним, на мой взгляд, отношение должно быть особенно бережное: если не как к примете времени, то как к музейному экспонату – точно. Что скажешь, друг?»
Ответа не было – сливной бачок отдался сладкой дреме. Утром, после того, как охранник в который раз, не нажав на кнопку смыва, уйдет, он расскажет, что ему приснился сон – воспоминание о молодом человеке, который едва успел сесть на ободок, чтобы избежать неприятного конфуза.
– Помнишь его? – спросит бачок.
– Помню, – ответит унитаз.
– Юноша, – поделится друг с другом, пока водичка, легко шипя, наполнит его керамическую полость, – понял главное: «можно мечтать и добиваться большего, но если присрется, а сходить будет негде, – мало не покажется!»
– А они говорят: пирамида Маслоу…
Хохот быстро пронесся по трубам туалета. Смех был слышен в каждой кабинке, но так же быстро смолк: снова кто-то захотел отлить.
Мерцающий свет
Вначале было шумно. Ветер, свистящий холодный ветер выгонял вперед себя звук, гулкий и неразборчивый. Далеко его гнал – во все стороны. Звук нарастал. Ветер усиливался. Серое море взрывалось, дыша брызгами, колючими, как снег в лицо. В постоянном движении оно поднималось ввысь, и так же стремительно ныряло не пойми куда – пропадая.
Город. Море. Шумное горе. Тревожное море звуков. Оно волнуется и трепещет, будто черная занавеска в комнате с открытым окном,