– Да, да! – протянул Юрка, – но выходить-то страшно!
– А страшно, давай дома останемся, бояться…
Юрка поднял осоловелые глаза и пьяно произнес:
– Годится, идём!
В общем, расслабленные водкой, они договорились, что в апреле, в конце месяца, выставят сети за острова на ходовую, где рыбы тьма. Но в деревню возить её не будут, а будут солить, в большую яму со снегом на стоянке, где летом ремонтировали дом. За примерно неделю, пока лёд еще немного держит, они надеются насолить тонны три-пять судака. А в мае по воде забрать его на лодках и прокоптить. Прибыль – пятьсот процентов. Сто к шестистам!
Колька, пьяно топая домой, повторял Юркины слова. – И ребёночку нашему на распашонки хватит! – но он не понимал, сколько ни ломал голову, почему Юрка называл своего с Ольгой ребёнка НАШИМ?
Пьяный Колька этого так и не понял…
* * *
Эта зима показала свою прыть на все сто процентов. Рождественские морозы жали так, что люди вместо привычных гулянок сидели дома, каля пятки о кирпичные печи, дымящие с утра до ночи. Благо, что многие мужики не стали тогда, после бурана, полностью откапывать свои дома, и они (дома) были по окна завалены спрессованным снегом, как природным утеплителем. Именно поэтому не промерзли погреба с запасами картохи и солений. А с середины февраля задули крепкие снежные ветра. Задули с юго-запада, наметая за откопанными домами гребни твёрдого снега на многие-многие метры, восхищавшие ребятишек своей высотой и крутизной и злившие, и даже пугавшие взрослых.
– Что же это, Господи! – вздыхали бабки вечерами под свист ветра, – доколь дуть-то будет дуло?
И качали головами, с заплетёнными в худенькие косички волосами, крутя в пальцах, как приклеенные, веретёнца с бесконечной шерстяной ниткой…
А чуть раньше, под самый Новый год, Ольга родила девочку, и Юрка уехал в город. А Колька топил в их доме печь и спал на их кровати, чувствуя, как ему казалось, запах Ольги. Снилось ему, как она ласкала его тогда, почти три года назад, целуя его, разжигая желание. И он в ответ обнимал её и крепко целовал в запрокинутое лицо. А когда проснулся среди ночи рядом с заласканной до мокроты подушкой и с больным, как после работы телом, не выдержав, на следующий день пошёл к Анюте – сестре покойного Филина.
Она приняла его и, не задумываясь, пошла за ним. И почти трое суток пела песнь любви большая кровать Безгиных, рождая на свет двух счастливых людей, нашедших друг друга. И так была благодарна Анюта Кольке за это счастье, неожиданное и понятное, так любила его и ласкала, что опьянённый Колька на четвертый день предложил ей стать его женой.
Вот такие дела! А что, правда, надо людям, желающим жить? Жить! А не сачковать, вздыхая о трудностях! Жить, работать, отдыхать, любить друг друга, в конце концов, веря лишь в то, что завтра будет лучше.
Колька перешёл жить к Анюте с матерью, и мать Анюты полюбила его как родного. Зима не давала простора для дел, но Колька