Колька сидел молча. Юрка, жуя малосольный огурец, вдруг что-то заметил в огороде и, матюгнувшись, выскочил на улицу. Сразу же зашла Ольга.
– Прости меня, Коля, Богом клянусь, прости. Не люблю я его, но устала тогда одна, а он здоровый, красивый. На машине. Думала, стерпится, забеременела… А вот никак не могу, не могу – и всё, – и посмотрев в окно, заговорила быстрей. – Ты скажи, куда прийти, приду. По-воровски тебя буду любить, но по-настоящему. Скажи, – она взяла его за руку и села рядом на стул. Колька со стоном вырвал руку:
– По-воровски не бывает настоящим, неужели не понимаешь этого? Не бывает, и нельзя! – и он выскочил из дома. Юрка, увидев, бросился отговаривать его уходить, но Колька был неумолим:
– Ладно, потом приду, про работу поговорим. А сейчас домой я, к своим.
– Ну, ты не злишься на меня, Коля? Я это хочу знать… Я же её после тебя взял, как бы не постеснялся…
Коля вспыхнул и проорал:
– Да ты дурак, Юра! Ты же мне твердишь что любишь её, так люби, люби, не торгуясь, – и выйдя из ограды, не оборачиваясь, пошёл. А в кухне за чистым столом плакала Ольга, смахивая пальчиком капли слёз с красивой скатерти.
* * *
Деревня жила! Точнее сказать, вопреки всему жила. Всё, что не нужно стало совхозу, раскупили приезжие из города и даже ближнего зарубежья. Дома уже не пустовали, как в начале 2000-х, а обзавелись новыми хозяевами, железными заборами и крепкими воротами. Что творится за этими заборами, не видит никто. Кто хозяева, и как они живут, тоже мало кого интересует. Люди могут теперь жить в одном месте годами и не знать друг друга! И это в деревне, где раньше жили одной семьёй. Местные свыклись и научились ничем не интересоваться: живут и ладно. Имеют право! Демократия!
По деревне несколько ларьков, в основном торгуют пивом и водкой, ещё магазин Безгиных, отца и сына, с красивой вывеской «Всё что надо»!
Колька обошёл знакомые с детства места и решил зайти к хорошему товарищу Вовке Филину, жившему здесь с матерью и младшей сестрой. Старый пёс узнал Кольку и для порядка гавкнув, завилял хвостом. В стороне от будки, на зелёном ещё, но уже начавшем сохнуть конотопе, лежал пластом Вовка, вытянувшись, подложив обе руки под спину и откинув верх голову, немного храпя из-за этого. Вокруг него ходили здоровые, но ещё цыплята, бройлеры.
Один подошёл вдруг к Вовке и, склонив набок голову, несколько секунд смотрел, а потом неожиданно клюнул того в нос, пытаясь вырвать волосинки, торчащие оттуда и болтающиеся от дыхания, как живые червячки. Клюнул, наверное, сильно, до крови ободрав пьяный нос, потом, не боясь, стал пытаться ещё. Человек прекратил храп и, с усилием приподняв голову, открыл глаза. Птица и человек посмотрели друг на друга, и последний, явно располагая большим интеллектом, осипшим голосом прошипел:
– Ну, ты это зря, слышишь? Зря сделал, петух… – И, обессиленный, снова уронил голову.
Позади