– Хватит на сегодня, дружок. Иди и поужинай. Но сначала принеси нам пива.
– Да, сэр.
Пирс поклонился и вышел. Я взглянул на Роджера и с удовольствием увидел на его лице чувство глубочайшего облегчения.
– У меня нет падучей! – ликуя, сообщил он.
Гай тонко улыбнулся:
– Самые странные вещи могут иметь простейшее объяснение. Я всегда предпочитаю начинать с поисков самого простого объяснения, которое, как учил нас Уильям Оккам[12], чаще всего и является истинным. Поэтому я начал с осмотра ног мастера Эллиарда.
– Он заставил меня стоять босым, измерил мои ноги, а потом уложил на кушетку и принялся сгибать и разгибать их. Должен признаться, я был удивлен. Я ехал сюда, рассчитывая узнать диагноз, основанный на анализе мочи…
– Однако это нам не понадобилось, – с видом триумфатора улыбнулся Гай. – Я обнаружил, что правая стопа мастера Эллиарда заметно заворачивается в сторону левой, а причина этого состоит в том, что левая нога слегка длиннее правой. Этот дефект формировался годами, а спасением от него является специальный башмак с деревянной вставкой, который исправит походку. Я велю юному Пирсу изготовить такой для вас. У него очень умелые руки.
– Не могу выразить вам всей глубины моей благодарности, сэр, – с искренней теплотой проговорил Роджер.
В дверь постучали. Вернулся Пирс с тремя оловянными кружками на подносе, который он поставил на стол.
– Давайте выпьем за счастливое избавление мастера Эллиарда от падучей.
Гай взял стул и подвинул второй Роджеру.
– Роджер подумывает о том, чтобы собрать по подписке деньги на организацию больницы, – сообщил я Гаю.
Гай грустно покачал головой:
– Больницы крайне нужны этому городу. Это был бы добрый и глубоко христианский поступок. Возможно, и я смогу чем-то помочь, посоветовать?
– Это было бы очень благородно с вашей стороны, сэр.
– Роджер до сих пор разделяет идеалы Эразма, – сказал я.
Доктор кивнул:
– Я тоже когда-то изучал труды Эразма. Они пользовались большой популярностью, когда я впервые приехал в Англию. Мне казалось, что в его рассуждениях о чрезмерном богатстве церкви и о ее излишней приверженности внешним церемониям что-то есть, но большинство моих собратьев, монахов, так не считали, утверждая, что его пером водила легкомысленность.
Лицо Гая потемнело.
– Возможно, они были более прозорливы, чем я, и уже тогда предвидели, что разговоры о реформах рано или поздно приведут к разрушению монастырей и всему, что последовало за этим. И ради чего? – с горечью спросил он. – Ради того, чтобы восторжествовали жадность и страх.
Речи Гая в защиту монахов заставили Роджера почувствовать неловкость. Я перевел взгляд с одного на другого. Гай в душе по-прежнему оставался