– Ты чего, за стариков переживаешь? – отмахнулся Лихва, так и не вставший с утра с большого бревна, не подошедшего для строительства. Он наблюдал за порядком. Проходящие мимо мужики, со злобой смотрели на него. – Не нужно переживать. Старики ушли в лучший мир. И внукам их радость – меньше нахлебников.
– У меня плохое предчувствие, – не успокаивался Юлья.
– У тебя предчувствие, а я по жене соскучился, – ворчал писец Корень, сев рядом с Юльей и делая пометки на цере[41] в списке принесённых инструментов. Вечером он, ровняя воск, переносил пометки на бересту.
– Да чего это ты? – Удивился Лихва. – Дворовых девок у князя полно, бери любую.
– Да не хочу я любую, – с тоской объяснил Корень. – Я хочу свою жену, она лучше всех. На других у меня уд не поднимается.
– Да, жена у тебя, действительно, баба видная, – засмеялся Лихва.
Покусывая отросшие пшеничные усы, Юлья чертил сапогом по снегу круги.
– Вы всё про баб… а у меня сердце не на месте. – Боярин смотрел на монахов вчетвером уложившим тяжелое бревно в пазы самого нижнего венца[42] сруба и стучащие по нему киянками.
– Да, тяжко здесь. – К дружинникам подошел отец Николай. – Горожане обходят нас стороной. – Разведя худые руки отец Николай вздохнул. – На всё воля Господня, мы хотели, как лучше…
– А получилось, как всегда! – хохотнул Лихва.
– Я больше не буду наказывать и калечить горожан, – тихо сказал Юлья.
– А кто тебя заставляет калечить? – Лихва сморкнулся в сторону. – Дал пару раз в морду мужикам, увёл со двора овцу, и они сами побегут креститься.
– А в Ружове? Ты помнишь, Лихва, там двое детей не успели выскочить из дома…
– Бывает такое, бывает, – поёжился Лихва, вспоминая полыхающую пожаром улицу непослушного городка.
– Я тоже не хочу больше ездить на крещения. – Корень сильно замотал головой. – Никакого понимания, и дома перед дочками стыдно показаться. Нужно менять жизнь.
– Иди, меняй. И хватит пиздеть. Дружина! Монахи! – Крикнул Лихва в сторону стройплощадки. – Идём обедать, вечером доработаем.
Увидев уход чужаков, горожане на Священном Холме повеселели. Пять празднично одетых девственных девиц у общего костра по очереди скинули с лиц платки и прокричали заклички, провожая Зиму. Горожане, особенно дети, старательно трясли ладонями, изображая трепет крыльев жаворонков и других птиц, прилетевших к тёплым дням.
В жертвенной корзине, косо пристроенной на еловый пень, лежало мало блинов. Не все пришли на праздник. Мужик в шкуре Медведя-Кома не плясал и не вертелся. Мрачно сидел перед костром,