– Не шуми, Йогги – наше дело шума не любит. Оправдание, может, у меня прежнее, да вот только сам я сильно изменился. И если уж на то пошло, то твоё оправдание в чём?
– А причём здесь я? Меня призвали. Призвали в 14-ом, призвал ты в 28-ом.
– Так кто здесь хорошо устроился, Йогги? Хочешь сказать, что если бы тебя призвал Гитлер, ты бы и за ним пошёл? А своей головы у тебя нет?
– Почему нет? Есть. Моя голова подумала и решила, что лучше быть живым. Этим я и занимаюсь. В этом моё оправдание. Гитлер тащит страну к новой войне, которую мы опять проиграем. Мне уже повезло один раз вернуться с войны, но испытывать свою удачу снова я не хочу.
Циглер улыбнулся – Леманн немного врал сам себе, и Райнхард это прекрасно понимал:
– Справедливо, дружище! Мне вот только вспоминается момент один: помнишь, я в проволоке запутался в марте 16-го? Меня ранило в ногу, я повалился на заграждение, а заграждение повалилось на меня. Рота ушла вперёд, потом откатилась, а меня забыли. Я, кстати, кричал. Всё горло себе изорвал – больно было неимоверно… и умирать ещё очень не хотелось. Только к ночи я затих – сил больше не было. Помню, что когда пришёл в себя, то увидел небритую грязную рожу, которая мне кривозубо улыбнулась, сказала: «держись, дружище» – и взвалила на свою спину. Вы двое ведь рисковали с Вольфи. В темноте прошли от нашего окопа… сколько? Двести пятьдесят, триста метров? Гауптман потом чуть голыми руками вас обоих не придушил. Кстати, прав был бы полностью, если бы придушил – сам знаешь. Скажи-ка мне, Йогги, тогда твоя голова тоже думала только о том, чтобы быть живой?
Леманн ничего не ответил на этот вопрос. Он хмыкнул и отпил пива из очередного бокала. Потом неожиданно спросил:
– А сколько в итоге в банк положили?
– Ты про что?
– Ну, помнишь, мы, когда узнали о том, что всё кончилось, решили создать ротный «общак»? Дураки были… Я лично пятнадцать марок скинул.
Идея была не такой уж дурной. Родилась она ещё в 1916-ом и изначально выглядела весьма экстремально – каждый, исключая офицеров, скидывает в кассу по пятнадцать марок, а последний, кто останется в живых, забирает весь банк. Гауптман прознал и надавал по шее за такие инициативы. В итоге идея трансформировалась в создание чего-то вроде фонда взаимопомощи. Со всех, кто числился в роте к концу войны, собрали те же пресловутые пятнадцать марок и передали гауптману, который от себя добавил целую сотню. После демобилизации гауптман положил их в банк под небольшой процент. Планировалось, что в случае трудностей каждый из бойцов сможет обратиться к гауптману и взять часть денег, которая позволит ему протянуть до лучших времен. Благая идея без шансов на реализацию. Была ещё идея насчёт ежегодных взносов в этот фонд, но вот она развалилась ещё в декабре 18-го, сразу после столкновения с непрезентабельной послевоенной реальностью. Отчего-то воспоминания о тех деньгах вызвали у Райнхарда сильную печаль. С годами даже само течение времени стало причинять ему боль. Возможно, так и выглядела старость.
– В