Оливия поворачивается к нему спиной, даже не думая спрашивать разрешения. И идет прочь. И он даже не думает остановить.
– Три дня! – только бросает королю. – Подготовьте все, что нужно. Через три дня мы уезжаем. Я забираю ее.
2. Ингрид, обнаженная леди
Еще до поездки в Бейону, до Оливии.
За две недели до.
Той птицы на шее еще нет.
Когда Ингрид видит, как он выходит из Малого Зала Совета, один, как идет, резким рваным шагом, словно слегка пьяный, и слепо утыкается в стену, упираясь в нее вытянутыми руками, наваливаясь, словно желая сдвинуть, глухо и страшно рычит… Понимает, что выбрала удачный день.
Когда он со всей дури лупит каменную стену кулаком, потом еще раз и снова, словно пытаясь разнести все к чертям. И еще раз, даже не чувствуя, как содраны костяшки, и по пальцам течет кровь – она понимает, что лучшего момента и не найти.
Сейчас.
Только осторожно.
Он словно раненый зверь – уязвим, но безумно опасен. Одно неверное движение, и убьет.
Это возбуждает. Безумно возбуждает.
Она идет к нему через весь пустой зал тихо и мягко, словно кошка. Крадучись.
Он все равно слышит, хотя до последнего момента не подает виду. Да Ингрид и не сомневается…
Он разворачивается к ней резко, когда ей уже кажется, что удалось, когда протягивает руку, чтобы коснуться его плеча.
Резко разворачивается всем корпусом.
Но не хватает ее за руку, хотя, по идее, должен был. После всех разборок и криков, после всех выяснений отношений с отцом, после открытых и молчаливых войн с этим лордами, советниками, торгашами и кредиторами, кто-то мог захотеть воткнуть нож ему в спину. Легко. Странно, что до сих пор жив, он же мешает им всем.
Но он открывается. Не перехватывает, а открывается наоборот. Если бы нож был у Ингрид в руке, она легко бы воткнула ему под ребра.
Несколько долгих мгновений они смотрят друг другу в глаза. Изучая.
Вблизи он нравится Ингрид еще больше. И эта смесь силы, взведенного до предела напряжения, ярости и… отчаянья.
И то, что она хочет ему предложить – он сейчас примет так же, с открытым сердцем. Или убьет ее за такие предложения. В любом случае не отвернется равнодушно. Ему нужно выплеснуть ярость, скопившуюся внутри, так или иначе. Ярость и боль.
Она улыбается ему… или, скорее, своим мыслям о нем, чуть кривовато.
Делает шаг вперед, дотронувшись, положив руку ему на плечо. И сама подается к нему, прижимаясь, раньше, чем он успевает отстраниться. Хотя, если бы он захотел, то успел бы, Ингрид видела, как он двигается, когда хочет – стремительно. Видела, как он дерется.
И, прижавшись к плечу, чувствует, как колотится его сердце. Но не от ее близости, конечно, а от того порыва, бросившего его ломать каменные стены. Еще не улеглось.
Замирает.
– Кто ты? – хрипло спрашивает он.
– Ингрид.
Он хмыкает с таким выражением невозможной усталости, словно говоря: как же все эти течные суки достали меня!
– И что же ты хочешь? –