– Раздевайся, Коротич, а то так и встретишь Новый год возле двери. И мы вместе с тобой.
Миша, покраснев, презентовал Аурике один из букетов и поискал глазами Глашу:
– Это вам, – неуклюже поклонился Коротич, отчего та зарделась и, приосанившись, приняла цветы, с улыбкой оглянувшись на хозяина дома.
Достав из внутреннего кармана пальто бутылку «Цимлянского» и тоже протянув ее Глаше, Миша наконец-то стащил с себя пальто.
– Сейчас плечики дам, – метнулась к нему помощница барона, но бывшая воспитанница снова ее опередила и приняла из рук гостя верхнюю одежду:
– Кстати, Коротич, папа сказал мне, что ты будешь не один. Где же…
– А вы бестактны, Аурика Георгиевна, – вмешался Одобеску и укоризненно покачал головой. – Не обращайте на нее внимания, Миша, – обратился он к гостю и, приобняв того за плечи, повел в гостиную.
Сев за стол, компания оживилась. Глаша, то и дело вскакивая со стула, пыталась ухаживать за всеми одновременно до тех пор, пока Георгий Константинович не усадил ее рядом с собой и не приказал замереть до завтрашнего утра.
– Я так не могу, – вслух пожаловалась его помощница и снова попыталась встать.
– Сидите! – остановил ее Одобеску, а Аурика потребовала у Коротича пустую тарелку со словами:
– Давай, поухаживаю.
– Я сам могу, – буркнул гость, но тарелку протянул.
– Вообще-то, – напомнила ему младшая Одобеску, – этим должна была заниматься другая. Кстати, где она?
– Кто? – растерялся Миша и вопросительно посмотрел на Георгия Константиновича.
– Как кто? – возмутилась Аурика бестолковости гостя. – Твоя, как это, избранница. Правда, папа?
– Какая избранница? – заволновался Коротич.
– Твоя, – пожала плечами девушка.
– Моя?!
– Ну не моя же! – Аурика посмотрела на парня, прищурившись сквозь наполненный шампанским фужер.
– Простите, Миша, – Георгий Константинович медленно поднялся со стула и, приложив руку к груди, виновато поклонился: – Не удержался. Рассказал. Приношу свои извинения.
Не успел Коротич открыть рот для того, чтобы поинтересоваться, о чем, собственно, как Одобеску перехватил инициативу в свои руки и покаянно признался:
– Взревновал, знаете ли. По-стариковски. Буйство чувств, половодье глаз, так сказать.
– Половодье чувств, – поправила его дочь и прыснула себе под нос.
– Смейся! Смейся над стариком, Прекрасная Золотинка, – чуть не зарыдал Георгий Константинович.
– Папа, что за спектакль?
– Спектакль?! И это ты называешь спектаклем? Слышите, Глаша?! Они (Одобеску словно нечаянно объединил сидящих напротив Аурику и Коротича) называют это спектаклем! Молодые и бессердечные. Далекие от меня… – Георгий Константинович взял паузу, посмотрел на сидевшую рядом