Тома закуривает, открывает кока-колу. Вдруг женщина на перроне хватает свою сумку, отступает на шаг. Марианне не верится. Кокон любви разорвался. Этот разрыв она чувствует в глубине тела. Со всей силы сжимает руку Тома:
– Она садится в поезд!
– Ну разумеется! Зачем же еще, по-твоему, она сюда явилась?!
Вот она уже идет по коридору, останавливается в нескольких метрах от Марианны и Тома. Плачет. Марианна тоже.
– Что с тобой стряслось, детка?
– Ничего… Я плачу от радости. Я так счастлива ехать с тобой далеко-далеко…
– Я тоже… Вот увидишь, теперь все будет хорошо. Ты скоро забудешь этих двух говнюков!
Состав дергается, трогается с места. Марианна не сводит глаз с мужчины, что остался на перроне. Он тоже плачет. Хочется крикнуть той женщине, чтобы она сошла, чтобы снова прижалась к нему. Никто не вправе причинять себе такую боль. Ничто не стоит такой жертвы. Ничто…
Перрон остался позади, и мужчина тоже. Марианна спрашивает:
– Думаешь… думаешь, мы когда-нибудь полюбим друг друга вот так?
…Марианна открывает глаза. Поезд давно уехал. Теперь у нее есть ответ на тот вопрос.
Нет, они никогда так не любили друг друга. Может быть, не успели. А может быть, и со временем ничего бы не изменилось. Как знать?
Каждый раз в лоне ее раскрывалась рана. Боль неизменная, неодолимая, несмотря на горькие годы в тюрьме.
Зачем я убивала?
Суббота, 9 апреля
Маркиза сдержала слово. Моника Дельбек, старший надзиратель, уже стояла у порога камеры.
– Мадемуазель де Гревиль, поскорей, пожалуйста!
Голос резкий, прямо в ушах звенит. Говорит она всегда властным тоном, но никогда не свирепеет по пустякам.
Марианна, привыкшая к таким стремительным перемещениям, собирала пожитки; главное – не забыть ничего из официально разрешенного: сигареты, один-два романа, шерстяной свитер, весь в прорехах, косметичка с туалетными принадлежностями, на дне которой хорошо припрятано все необходимое для улета. И будильник, разумеется, чтобы нить времени не оборвалась. Мадам Дельбек, такая же несокрушимая, как решетка на окне, в нетерпении раскручивала, словно лассо, пару наручников. Марианна выставила свой жалкий скарб в коридор. Даниэль вышел из тени, как хищник из логова. Он никогда не упускал такого случая, разве если у него бывал выходной.
Даниэль открыл косметичку, сделал вид, будто проверяет содержимое. Зная, где она прячет дурь, перебрал туалетные принадлежности.
– Все чисто, ничего запрещенного, – заключил он, выпрямляясь.
Дельбек с Марианной вернулись в камеру для назначенного распорядком шмона. Даниэль остался в коридоре и, чтобы убить время, насвистывал: это неизменно действовало Марианне на нервы.
– Что ж, мадемуазель, разденьтесь…
Вот высшее, почти ежедневное унижение. Предстать голышом перед вертухайкой, нагнуться вперед и кашлять. Хотя с Дельбек процедура слишком далеко не заходила. Было очевидно, что ей