От полноты чувств слав бросился кряжистому мангу на шею, как девица бросается на шею суженому. Манг не растерялся – нагло ухмыляясь в рожи зевак возле трактира, пялившихся на двух безо всякого стыда обнимающихся мужиков, он добродушно похлопал Благушу по спине свободной от алебарды рукой. Впрочем, зевак было немного и проводившие Махину, и просто любопытствующие миряне в этот час почти все уже покинули Станцию, разбрелись кто по неотложным делам, а кто в трактир, насладиться культурным времяпрепровождением, коли время и бабки позволяли.
Затем, больше не обращая ни на кого внимания, случайные приятели устремились к выходу со Станции, за которым конюшня и располагалась.
Глава седьмая,
где нет ничего, кроме бешеной скачки
В любви единственная победа – это бегство.
Лихо неслась дорога под копытами двух скакунов, ведущего и заводного, рассыпаясь дробным топотом, стелилась быстро и гладко да уносилась вперёд, вдоль рельсового пути, сквозь лёгкий утренний туман, мимо холмов и рощ, фруктовых садов и рукотворных долголедных озёр, эти самые сады орошавших. Да и просто по голой степи стелилась, когда и сады, и рощи, и холмы кончались, открывая взгляду бескрайние просторы трав, волнующихся до горизонта, ещё не освоенных местными жителями оседло-мангами, но уже наверняка испробованных на зуб их конячими табунами. Велик центральный домен лесостепного мира, велик и просторен, впрочем, как и любой другой домен – сорок тысяч квадратных переходов, – это вам не шутка. Так что беги, беги, путь-дорога, торопись навстречу, родимая, потому как должен Благуша догнать Махину и, хоть кровь из носу, укатать сотню переходов её железными колёсами, или кранты его свадьбе!
Три часа с лишним уже минуло, как пустился вскачь от Станции, и притомиться успел до полного изнеможения, и пылью дорожной покрыться с головы до ног, и едким потом изойти – и своим, и лошадиным, пропитав новую, вот только что купленную на кону рубашку насквозь. А, да что говорить, какой из него ездок, ежели на конягу раз в сто дней садиться доводилось, и то больше по пьянке озорной, чем по необходимости, перед дружками покочевряжиться, а тут как-никак больше ста пятидесяти вех пришлось отмахать – геройский подвиг, не иначе! По крайней мере, для него лично…
Хоть бы только не зазря.
Скачи, скачи, Благуша, лови ветер в лицо, подставляй щеки насмешливым оплеухам избалованного дитяти воздуха! Слезились от ветра глаза, зудела кожа, а пересохшее горло молило о глотке водицы… Управляя одной рукой, осторожно, чтоб не выронить, Благуша достал из кармана туесок с кубиком суточного долгольда и, откинув плотную крышечку большим пальцем, минуты на три запасся терпеливым ожиданием. Долголед на свету сразу зашипел, потёк светлыми талыми струйками, и вскоре туесок наполнился доверху. Благуша залпом выпил, с удовольствием крякнул, словно после стопаря, плотно закупорил тару и спрятал обратно. При экономном расходовании этого кубика с лихвой хватит на все путешествие… А может, глоточек бодрячка хряпнуть? Благуша задумался, но решил,