Но дед не слышал дальнего сродственника, коим назвался Благуше Обормот. Выцветшие от старости узкие манговские глаза смотрели на Благушу в упор, смущая того столь непонятным пристальным вниманием.
Вдруг строфник завопил как оглашённый и бросился на слава, замахиваясь клюкой с явным намерением приложить тому промеж глаз. Благуша ошарашенно отскочил в сторону, а Обормот, прекратив чесаться, могучей дланью ловко подхватил тщедушного деда за шкирку и вздёрнул в воздух. Но даже зажатый в лапе Обормота, старикан все равно размахивал руками на манер ветряной мельницы и норовил хватануть Благушу клюкой или пнуть ногой в ветхом сапоге, да не куда-нибудь, а именно в лицо, на крайний случай – хотя бы в пах.
– Ах ты вор, вражий сын, халваш-балваш, ты что наделал?! – пронзительно вопил дед. – Ещё и вернуться посмел, посмеяться над стариком, халваш-балваш, решил?! Да я тебя сейчас изничтожу! В порошок сотру! Ты, порождение Бездонья, сын шлюхи и камила, пустоголовый…
Прыть дедка была отнюдь не стариковская, и угомонился он лишь после того, когда Обормот с силой тряхнул рукой, да так, что беззубые челюсти чмокнулись друг о друга.
– Оставь в покое моего другана, дедуля. Что бы тут ни случилось, он в твоих бедах не виноват. Он всю ночь… халваш-балваш, можно сказать, со мной пробыл.
Дед замер и уставился на Благушу повторно.
– Ай-ай, и вправду не он, – с сожалением простонал дед и поник головой, враз потеряв былую энергию. – Позор на мою седую голову, халваш-балваш, проклятие на мой бестолковый род…
– Ну-ну, – строго осадил его Обормот, нахмурив кустистые брови. – Род наш не трогай, не весь он бестолковый. А теперь по порядку, дедуля. Не как своему племяннику, а как стражу законности в этом домене, ты должен подробно доложить мне, что тут творится.
– Отпусти, сынок… – жалобно взмолился строфник. – Обознался я, халваш-балваш, от расстройства.
– Не будешь драться?
– Не буду, халваш-балваш…
И дед рассказал. Как пришёл русый слав, как взял в прокат бегунка, как хаял его снаряжение, и как после его ухода все бегунки уснули мёртвым сном. Для него же, старика, все славы – на одно лицо. Вот и обознался.
Не дослушав, поникший и совершено растерянный Благуша поплёлся прочь из загона. Для него уже все было ясно. Выжига. Только он мог устроить ему такую подлянку Похоже, раз оступившись, Выжига уже не мог остановиться. А Махина уже ушла, лишая его последнего шанса. Так что проиграл Благуша Отказную, ещё и не начав её.
Все. Каюк…
Ноги сами понесли слава в трактир, в котором он гулял с торгашам и – сотоварищам и прошлым вечером, не подозревая, как посмеётся над ним судьба-злодейка. У дверей привычно толклись несколько человек, кто входил, кто выходил тверёзые и навеселе, озабоченные и уже осчастливленные.