О, с какой итальянской гордостью я любуюсь бравыми пехотинцами бригады Казале, стреляющими из траншеи! В смутной вспышке света перед моими глазами предстаёт то ли галлюцинация, то ли до невозможности странная реальность. Вокруг солдат, стреляющих, вздрагивая, с бруствера окопа, колеблется странное голубовато-красное сияние. Оно похоже на мягкий облачный шар, на колесо бледно-голубого дыма. Я замечаю три, четыре, двадцать, сотню таких ореолов. Я поднимаюсь и сквозь тревожное нарастающее исступление пальбы иду вдоль траншеи. Действительно, каждый из солдат, попадающихся мне на глаза, напоминает матовое ядро, вернее ступицу того самого таинственного прозрачного голубого колеса. Я догадываюсь, что это облако всей прежней прожитой жизни обволакивает каждого из бойцов в момент битвы.
Это путаница минувших дней, неразбериха угасших радостей, отболевших страданий, любовно обступивших человека в момент высокой игры, когда враждебные силы осаждают его со всех сторон. Каждое голубое колесо отличается от другого, я не знаю, зависит ли это от возраста, условий жизни, или самосознания. Несмотря на накатывающие волны грохота и многоголосого эха, я пытаюсь расслышать в этих голубых ореолах живые призывы, крики, мольбы. Голоса плачущих женщин, вопли детей на солнце и рыдания окаменевшей матери, бледнеющее лицо отца, читающего газету, и сладостные свежие губки, между которыми поблёскивают бесценные жемчужины, дороже которых нет ничего на свете.
Вот я слегка касаюсь спины сильного солдата с загорелым лицом: я проникаю внутрь его голубого ореола и вздрагиваю, как любой, кто входит в дом, где лежит покойник, вокруг которого неутешно рыдают домочадцы. Рядом со мной солдат, который стреляет, стреляет, стреляет без устали, должно быть это моряк. Кто ещё думает о свистящих пулях, чирикающих над головой вместе с первыми равнодушными воробьями? Я охвачен радостью открывателя нового закона. Вдалеке от Бергсонов, просиживающих свои идиотские университетские кресла, я нахожу – в опаснейший момент сражения – решение многих вопросов, которое философы никогда не могли найти в книгах, поскольку жизнь не раскрывается нигде, кроме самой жизни. Тайное соединение прошлого с будущим в самом сознании открывается тем, кто всё своё минувшее пережили, перестрадали, выплакали, расцеловали, откусили и пережевали, и тем, кто хотят – посреди ласк или смертельных ударов – прожить, расцеловать, прожевать и выстрадать своё будущее.
Пехотинцы