Последнего гневного слова этого свободолюбивого человека боялись как никогда. Вдруг к последнему слову все же люди прислушаются?! Его привязали к столбу в центре костра железной цепью и перетянули мокрой веревкой, чтобы мучительнее было умирать. Веревка под огнем стягивалась и врезалась в тело.
Перед казнью палачи еще раз спросили мыслителя: откажется ли он от своего учения? Бруно брезгливо поморщился – вопрос был бессмысленен, нелеп и даже смешон. И твердо взошел на костер.
Спустя три столетия на площади Цветов, где он был сожжен, установили памятник великому философу. Что умирает – то вечно. Что сжигают – то бесконечно. На что клевещут – то возрождается правдой… Внизу на постаменте надпись: «Джордано Бруно – от столетия, которое он предвидел, на том месте, где был зажжен костер». Впрочем, также решительно шли на костер все гениальные философы и мыслители. Пусть по-разному. Но именно так. Как взошел Бруно… Как и другие писатели, которые потрясли мир.
Михаил Афанасьевич Булгаков. Мастер
«Зима эта воистину нескончаемая. Глядишь в окно, и плюнуть хочется. И лежит, лежит на крышах серый снег. Надоела зима!» И зима надоела, и все надоело… Он (Мастер) перевел взгляд с окна на любимую старинную гравюру, висевшую над рабочим столом. Вот она – лестница жизни человека. Как же все просто, до слез. И гравюра проста, как сама жизнь.
Как же проста, оказывается, человеческая жизнь. И каждая ступень жизни вручает «свой приз». Восхождение – и призы увеличиваются, увеличиваются. Рождение, взросление, учение, женитьба, дети, работа, покой и достаток. Стоп. Уже полвека. Вершина. Не страшно и вниз потихоньку (хотя вниз всегда страшно). Внуки-наследники, мудрость, почет и… вечный покой… Если бы все было так просто. Может, таковой и должна быть наша жизнь? И, может быть, поэтому Мастер так любил этот лубок, где высчитана-выверена каждая ступень. Не плохо бы, но, увы…
Сколько раз он лихо поднимался вверх по этой лестнице, порой перескакивая через ступеньки. И сколько раз кубарем катился вниз. Возможно, и падал он, и поднимался не меньше других, а, возможно, и нет. Разве можно вычислить количество падений и взлетов. Ударов и аплодисментов. Нет таких математиков кто бы вычислил нашу жизнь…
А Мастер и вовсе до пятидесяти не дожил. И его судьбу потом назовут трагической. А он так хотел как здесь, на гравюре. Так просто и ясно. Счастливую или хотя бы не очень. От рождения до ухода… Не получилось.
Теперь трудно сказать от чего он умер – от болезни или от собственной судьбы. Которая была настолько противоречивой, что лестницу его собственной жизни трудно было бы изобразить. Возможно – невозможно. Нет такого гравера. А впрочем… Впрочем, возможно он любил эту гравюру только за то, что Гоголь перед смертью прошептал: «Лестницу, поскорее лестницу».
Гоголь определил судьбу Мастера, наверное, даже посмел распорядиться