Примат воли. Дмитрий Красько

во все уши – даже не отличавшийся, по моему мнению, тонким умом Леонид, и тот подался вперед, сложив на коленях сцепленные в замок руки, каждая из которых была втрое больше, чем у меня. Карьера воина заявляла о себе даже размером ладоней. Обладатель более тонкого, даже импульсивного ума, Лонгви, отвесил нижнюю челюсть, и по подбородку у него стекала тоненькая струйка слюны. Мне смотреть на него было неприятно, но для Доктора, надо думать, лучшей награды не было. Сократ – тот откинулся на тахте, подтянув к себе правую ногу и обхватив ее руками. Глаза его были закрыты. Все, что он ухватывал посредством ушей, тут же переваривалось могучим мозгом, подвергалось всестороннему анализу, следом за которым шли выводы. Какие – я не знал, но готов биться об заклад, что они были. Как выглядел со стороны я сам – сказать сложно, но, как и Леонид, я подался вперед, чтобы не пропустить ни одного слова. Да, Доктор имел в нашем лице самую благодарную аудиторию.

      Слушать, судя по всему, предстояло еще долго – объяснение только началось. Чтобы не рисковать, я мог запросто залезть Доктору в голову и выудить оттуда весь блок информации, которую он собирался передать нам – ведь после двадцати минут прослушивания таких лекций внимание ослабевает и утомленный мозг усваивает лишь четверть произносимого; а через час и вовсе перестает что-либо усваивать. Но вытаскивать ворох сведений, словоформ и мыслефраз – дело неблагодарное. Все равно что притащить к себе домой кучу спутанных рыболовных сетей – вещь, вроде, нужная, даешь себе слово, что однажды соберешься, сядешь и распутаешь эту кучу. Но в итоге получается, что она лежит ненужным хламом до тех пор, пока не надоест и ты не выкинешь ее точно так же, как некогда принес. Потому что на распутывание, оказывается, вечно не хватает времени, хотя на все остальное оно находится; либо желания, а сила воли в такие моменты колеблется рядом с отметкой «ноль». То же и с чужими мыслями, сколь бы ценными они ни были. Помимо всего прочего у них имелась дополнительная особенность, которую к приятным никак не отнесешь: словоформы и мыслефразы были расплывчаты, порой вообще заменялись цепью образов – метафор, понятных только тому, кто эти образы произвел на свет. Постороннему разобраться в них не было никакой возможности. Это, полагаю, аксиома – мне еще ни разу не попадался человек, который сформулировал бы в своем сознании готовящуюся речь внятными и доступными всем словами. Так ли уж это трудно – не знаю, сам с лекциями никогда не выступал и длинные речи в голове не готовил, но думаю, что действительно трудно. Однако на порядок труднее пытаться разгадать эти мысленные ребусы и шарады. Работа даже не для Шампольона. Поэтому я решил оставить голову Доктора в покое и послушать, что он будет говорить дальше. На слух информация воспринимается не в пример легче, тем более что Доктор своей передышкой и нам дал возможность слегка расслабить полушария, то есть теперь и он, и мы были готовы к продолжению.

      – Теперь – о Великих, – сказал Доктор. – Они не боги, что бы о них ни думали и ни говорили