Это метафора, тем не менее поначалу все складывалось удачно: Геринг, хорошо подготовленный Дильсом, спокойно рассказал о том, что он делал в день пожара, а также описал все этапы расследования. Увы! Поскольку немецкий уголовно-процессуальный кодекс не изменился со времен мюнхенского процесса 1924 года, обвиняемый имел право задавать вопросы свидетелю. И это все поменяло: Димитров, несмотря на посредственное владение немецким языком, оказался мастером вести диалог и незаурядным оратором, а всемогущему Герингу не удалось скрыть все слабости обвинения и сдерживать себя, когда он попадал в затруднительное положение. И с того момента все очень сильно испортилось.
Обв. Димитров: Он [Геринг], естественно, несет, и он уже об этом здесь заявил, ответственность за свое министерство и свою полицию. Не так ли?
Свид. Геринг: Да, так. Обв. Димитров: Я спрашиваю: что сделал господин министр внутренних дел […] для того, чтобы в порядке полицейского расследования выяснить путь Ван дер Люббе из Берлина в Генигсдорф, […] пребывание Ван дер Люббе в ночлежном доме в Генигсдорфе, его знакомство там с двумя другими людьми и, таким образом, разыскать его истинных сообщников?[115]
Свид. Геринг: Само собой разумеется, мне как министру незачем было бегать по следам, как сыщику. Для этого у меня есть уголовная полиция. […] Это было политическое преступление, и мне сразу же стало ясно, и ясно по сей день, что ваша партия – это партия преступников.
Обв. Димитров: Известно ли господину премьер-министру Герингу, что эта партия […] является правящей на шестой части земного шара, а именно в Советском Союзе, и что Советский Союз поддерживает с Германией дипломатические, политические и экономические отношения, что его хозяйственные заказы давали и дают работу сотням тысяч германских рабочих?
Председатель: