Полибий отодвинул миску. Имя Порция Катона было ему известно. Ахейские послы, возвращаясь из Рима, много рассказывали о неуступчивости Катона. «Если бы сенат состоял из одних Катонов, – говорил один из них, – быть бы нам всем в рабстве!»
Исомах налил из кувшина в фиал желтоватую жидкость и пододвинул фиал к Полибию.
– Попробуй! Это мульс. Из меда с вином делают.
Полибий сделал глоток. Напиток был приятным.
– Так вот! – продолжал Исомах. – Суд у себя на дому этот Катон устроил. Свод законов для рабов выдумал, хуже драконовского[18]. На стену приколотил. За неряшливость, за обман, за воровство, за каждый проступок – особое наказание. И рабы руки должны поднимать открыто, словно граждане экклесии[19], чтобы господин видел, кто как судит. Если постановили пороть, господин собственноручно выпорет.
– Ну и изверг! – вставил Полибий. – Придумать же такую пародию! Это он не только над рабами, но и над эллинской демократией издевается!
– А со мной, – продолжал Исомах, – такое дело вышло. – Приспособил меня Катон с детьми заниматься. Не прошло и месяца, как один из родителей за старательность дал мне лишний асе. Я его истратил, посчитав, что это вознаграждение мне, а не дополнительная плата господину. Стало это Катону известно. Собрал он рабов и выступил как обвинитель. Спор между рабами-судьями возник – считать ли утайку обманом или воровством? Голоса поровну разделились. Катон присоединился к тем, кто считал воровством. И приговорили меня к ссылке на мельницу[20]. Но моим спасением стала жадность Катона. Пожалев свои две тысячи сестерциев, он перепродал меня Эмилию Павлу.
Бросив на собеседника взгляд, Исомах увидел, что тот уронил голову на плечо.
– Совсем я тебя заговорил! – спохватился он. – А ведь ты с дороги.
– С корабля, – отозвался Полибий.
– Да-да! – подхватил Исомах. – На корабле какой сон. Пойдем, покажу постель.
Бешеная собака
В то утро Андриск вместе с другими невольниками перетаскивал кожи из мастерской на окраине Кум в центр города, где жил Филоник. С наслаждением вдыхал он утреннюю прохладу, ибо ромеи отняли вместе со свободой и свежий воздух. Не только в мастерской, но и во всем квартале от мокнущих в деревянных чанах шкур стояла удушливая вонь. Опытные мастера ловко орудовали остро наточенными ножами. Андриску же велели таскать обработанные шкуры к протекавшему через двор ручью и мыть их в проточной воде.
Многие в мастерской потешались, наблюдая, как новичок то пытался заткнуть пальцами нос, то дышал открытым ртом, как рыба, вытащенная на берег. Только Блоссий – раб с открытым лицом и светлыми глазами, никогда не смеялся над мальчиком. Поэтому Андриск старался держаться ближе к нему.
Хотя солнце стояло уже высоко,