господа! Во сне, знаете ли, и невинность можно соблюсти и любовный капитал приобрести. Все от него приходили в восторги, да только губернаторова дочка кичилась. Я, говорит, столбовая дворянка, а он, мол, пришлец. Фон Мерц утверждал, будто во сне она добивается его благосклонности, а он, де, куражится. Все звали ее мотыльком или бабочкой – за любовь к пестроте и легкомыслие. Фон Мерц предупреждал ее не однажды, что он – лампа, а она ему всяческие дерзости в ответ непотребные и даже мужицкие грубости. «Я вас, сударыня, – сказал ей однажды фон Мерц, – за подобные дерзости одним взглядом из бабочки в гусеницу превращу!» Она в такое возбуждение пришла от его слов, что даже за врачом потихоньку послали. Фон Мерц потерпел с полчаса ее оскорбления, а затем посмотрел на нее сквозь лорнет эдак пристально, и под его взглядом вся ее пестрота сорвалась вдруг с нее и за балкон улетела. В мгновение ока осталась она на балу без всего, если не считать гребня в прическе да веера, коим, присевши на корточки, она и прикрылась. «Веерный обычай прикрывания наготы перед послами европейскими в Китае, – провозгласил фон Мерц. – Присесть и веером закрыться пестроперым, по знаку императора Даогуана встать и веер на мгновение убрать». Он щелкнул пальцами: несчастная встала, отвела веер в сторону и вновь присела. Немчура раскланялся и под грохот тишины неописуемой удалился тотчас. Через пару минут все очнулись: с губернаторовой дочкой – истерика, с губернаторшей – обморок. Все, как полагается. Губернатор с отрядом полиции к шутнику на квартиру. Заходят без стука и спроса, а там – никого. Только двухместный гробище с надписью на крышке зеркальными буквами: «Дверь в несущественность». Постучались. Открывается дверь: там – фон Мерц. Лежит на красном бархате, улыбается и что-то по латыни вещает, а губернатор ему отвечает, хотя сроду ничего подобного не знал. Поговорили они минут эдак десять, вдруг губернатор залезает во гроб. Не успели мы и глазом моргнуть, как крышка захлопнулась. Некоторое время они там говорили, потом… замолчали. Ну, тут пристав велел дверь в потустороннее открыть, да не тут-то было – пришлось взламывать. Взломали за час, а там… никого! Часы с цепочкой на красном бархате лежали, горсть золотых монет да пенсне: все, что осталось от них. Мошенник вскорости объявился в Петербурге со слугою – эфиопом немым, но с физиономией нашего губернатора. Губернаторша своего мужа выкупила у прохвоста за зна-чи-тельную сумму, а он все ее золото и побрякушки бросил в камин у нее на глазах, и руки на огне погрел. Губернатора отвезли в монастырь, отслужили молебен за здравие, и он отошел: побелел и заговорил, но рассказывать что-либо отказался. Пожил немного в миру, а затем в монастырь удалился. Вот так-то!
