На ламинат уроню «невозможно».
У ожидания есть номинал,
но ожидание будет не сложным,
если ты будешь смотреть на меня.
Просьбам моим раствориться в тенях.
Существовать, а не жить, смысла кроме.
Вырезав с кровью из списка твой номер.
Ты ведь не станешь смотреть на меня.
Владимир БОЯРИНОВ
Плач
На рассвете раным-рано
Угольком калёным жжёт
Рваная под сердцем рана —
Всё никак не заживёт.
Не заточками кинжала
Пригвоздили упыри —
Это полымя пожара
Полыхнуло изнутри.
Прахом пепельным и перцем
Припорошило края
Раны рваной, где под сердцем
Умерла любовь моя.
Я один на белом свете
За оградками утрат
В этой безрассудной смерти
Безысходно виноват.
Я грызу кулак и вою:
Как не плакать, как не выть,
Как с открытою, живою,
Злою раной дальше жить!..
Борис МИХИН
Вдоль
Остатки сиреневой тьмы
вдоль трассы стоят под Владимиром.
Инклюзы реальности – мы,
мы. Те, кого жизнь победила.
Судьба не меняет оклад:
зарплата, «всегда», подоконник.
Откуда-то ты извлекла
предчувствие, что одинока,
что пол звука – это ничто
(наверное, в этом поддакнем),
и всё, что уже прожито, —
сгоревшие чёрные камни.
Чего-то боишься.
Смотри
(и это действительно важно),
как новый день нами пестрит,
обочины утром чуть влажные,
мелькающие города
не знают, зачем просыпаются,
спокойствие и бардак
почти ощущаются пальцами.
Кому мы здесь?
Вот и весь смысл.
Коровье, глухое смирение
объехав протектором лысым,
мы скроемся в чём-то сиреневом.
Владимир БОЯРИНОВ
Воробьи качаются
Чтобы не печалиться
О коротком веке,
Воробьи качаются
На кленовой ветке.
Вот уже их семеро,
Вот уже и – восемь.
Дуют ветры севера,
Наступает осень.
Шумные, беспечные,
Воробьи уверены,
Что им веки вечные
На роду отмерены.
Чтобы не отчаяться,
Воробьи качаются
Меж землёй и небом,
Меж дождём и снегом!
Борис МИХИН
Фри и ври
Поесть картошки где-то над Уралом
под запредельно осушённый брют…
надеюсь, бизнес-классность не убьют,
как в Штатах голубые натуралов.
Поскольку с этим племенем не свыкся
в пределах тонкой, маленькой Москвы,
то