За наше беспримерное смиренье,
За вечное: «Огнём оно гори!»,
За принятые молча униженья
Россия полыхнула изнутри.
Раскаянье терзает грудь и душит,
Слеза обиды нестерпимо жжёт.
Ни дождь того пожара не затушит,
Ни вьюга рукавом не заметёт.
Недолог час, когда потомок скажет:
«Вконец ополоумели отцы!»
Связать концы захочет – и не свяжет,
И в воду бросит скользкие концы.
Борис МИХИН
В глазах
Причина, почему он загнут
посредственному вперекор —
невыносимость дураков.
А что, вполне себе диагноз.
Ушиб о сумрачные лица
концептуален и болит;
обкалываться бициллином
тревожных всхлипов старых лип.
Кому-то в кайф (могло взбрести)
судьбою ниточки от стрингов.
А хочется – в глазах простинку
и в вечность разум навострить.
Владимир БОЯРИНОВ
На краю
Если на окошко сядет голубь —
Расскажу ему и покажу:
Я в работу ухожу как в прорубь,
С головой в работу ухожу.
В ледяную прорубь с головою
Ухожу я с проблеском зари,
Чудной круговертью мировою
Зачарован, что не говори.
Всплеск и блеск! И в это же мгновенье
Озаренье бьёт из-подо льда,
Бьёт снопом слепящим озаренье
И кипит крещенская вода!
Проворкует на прощанье голубь,
Будто у вселенной на краю
Есть большая-пребольшая прорубь…
У вселенной будто бы… в раю…
Борис МИХИН
Хромая
А где-то справа возле «нет»,
в пространстве с привкусом удона,
хромает вечность.
У «мадонны
для жизнелюбов» мало дней,
и свой остаточный ресурс
не тратя на тревоги женщин,
на выяснения, кто грешен,
она даёт:
с утра росу,
любовь в шестнадцать, рядом – нас,
отсутствие достойных пенсий.
А мы изничтожаем бесов,
которых нет, но им сдана
почти вся площадь городов
и все причины опозданий.
Пора на задних стенках зданий
нумеровать все «от и до»,
все непрощения.
Пора
не гнать бы вечность гордо с кухни.
Но мы всё хакаем секунды.
И ты ведь знаешь, что я прав.
Владимир БОЯРИНОВ
Скарабей
От пересудов, от скорбей
От злых насмешек не бегите.
Блажен бесстрастный скарабей,
Обожествляемый в Египте.
Шар из навозного добра
В благословенную погоду
Слепил и катит, словно Ра
Лучистый диск по небосводу.
Докатит до укромных мест,
Где