Моя первая больная Дана, 22 лет, страдала умственной отсталостью с двигательной расторможенностью. Она была гиперактивна, дралась с родственниками дома и ломала мебель, что и послужило основанием для ее госпитализации в наше отделение. Говорила Дана плохо, ее словарный запас был очень ограниченным. Д-р Левитин, давая мне ее для курации (лечения/ведения больного), иронически заметил: «У вас с ней примерно одинаковый уровень иврита». Он был недалек от истины, но меня это скорее порадовало, чем обидело, правда ненадолго. Дана действительно с трудом объяснялась, но, к моему несчастью, у нее было много добросердечных родственников с хорошим ивритом. Они часто звонили и интересовались ее здоровьем. Поэтому клич кого-нибудь из сотрудников: «д-р Рицнер, к телефону» – остался в моей памяти как приглашение на корриду или на бой с чемпионом по боксу. Как же я ненавидел телефон в то время!
Реагировал я не сразу, в надежде, что на том конце трубки устанут ждать. Когда это не срабатывало, я бодро отвечал заученной фразой, что душевное состояние Даны стабилизируется. А когда меня спрашивали о чем-то непонятном, я отвечал, что передам заведующему отделением все их вопросы и просьбы. День без телефонных звонков воспринимался мной как подарок судьбы! «Синдром телефон-зависимого стресса» – так я обозначал свое состояние в то время – до сих пор никем не опубликован. Он вспоминался каждый раз, когда в отделение, где я был уже заведующим, приходил на стажировку врач-репатриант с плохим ивритом. Подобно д-ру Левитину, я тоже запрещал говорить с ним по-русски, но никогда не иронизировал на эту тему, скорее наоборот – не упускал случая рассказать о своих подобных переживаниях и ляпах, дабы поддержать его (или ее). Дану выписали домой через месяц, и я стал получать других больных, в том числе с острым психозом. Серьезные неприятности не заставили себя долго ждать.
Бэседер
Когда вербальная коммуникация недостаточна, включается невербальная. Именно в этот период я усовершенствовался в «невербальной психиатрии», пытаясь оценить психическое состояние пациента по его движениям, экспрессии речи, мимике и глазам. Будучи вынужденным больше молчать и слушать, я вызывал тем самым симпатии у пациентов, они просились ко мне на беседу и рассказывали, рассказывали… Если бы они знали, как мало я понимал их речи, жалобы и переживания. Но на моем лице читалось искреннее сочувствие, как к больному, так, по-видимому, и к самому себе.