Крупная беспородная овчарка с мутными, мрачными глазами приблизилась к куче волглого, преющего мусора и беспристрастно, машинально задвигала челюстями. Она ловила обвислыми губами и истертыми почерневшими клыками куски полу съедобных отходов. Кобель доживал свой четырнадцатый старческий год. Его дряхлеющее существо приносило с собой не оживающую радость весны, а унылую, скорбную призрачность ночи. Хозяин у него был, но старость убога, и тот с раздражением ожидал, когда же собака подохнет. Привечал и кормил ее мало. Добавку к еде пес искал здесь, где можно набить себе брюхо хоть чем-то.
Работники станции прозвали его Шерханом.
Склонившись над отходами и перемалывая их слабеющей челюстью, он с пустым равнодушием смотрел на людей, которые ходили по территории. Они ловили его сумрачный взгляд и с надменным видом морщились и презрительно отворачивались. Он понимал, что унизительно и больно питаться всякой падалью, но он не человек и даже не волк, который может добыть себе кусок кости со свежим мясом.
Он просто собака – а жить хочется!
Мужик в потрепанной, застиранной робе взял палку и бросил в кобеля с криком:
– Пошел, сволочь вонючая!
Шерхан прекратил жевать, взглянул внимательно на буйного мужика и понял – надо уходить. Он чувствовал, что его эти люди опасаются, и тем не менее неуклюже развернулся и пошел прочь – на выход к воротам.
Шерхан ненавидел этих людей за то, что им не дано понять, почему ему хочется кушать, что у него нет места, где можно спрятаться от дождя и мороза. Он безнадежно скитался по разным углам, лишь изредка прибиваясь ко двору своего хозяина-алкаша.
Он никогда не убегал, когда его гнали, а с достоинством и гордостью покидал людей, оставляя их в своей пустой ярости и жестокости. Шерхан имел отличительную черту своего облика: передние лапы были значительнее короче задних. Его воспринимали как уродца, как оскорбительный плевок природы. Однако же, когда его прогоняли, вид он приобретал от степенности гордый, от низко приспущенной головы – злобный. Он, не меняя размеренного шага, сверкал предупреждающим взглядом, задирал нос к горизонту и нес в себе какую-то дерзкую безутешную обиду. А обыденная поступь его выражала скорбь, муку и страдание.
Как-то Шерхан пришел не один. Он, как всегда, степенно волочил свое грузное тело, которое тяжело и монотонно раскачивалось. Позади него легко и шустро семенил лапками черненький смешной кобелек. Это был забавный щенок, месяца три от роду. Куцый хвостик играл мелодию сумасшедшего танца, а взъерошенная щетинка волос на хребте стояла неизменно горбиком. Несмотря на младенческий возраст, эта потешная собачонка с мордочкой суслика уже испытала с лихвой все прелести собачьего бесправия и унижения. Возможно, Шерхан из симпатии или жалости взял с собой этого маленького постреленка, возможно, какие-то дворовые связи объединяли их, но обе были беспородные и разные. Необычный вид имел щенок: длинные лапки, короткое, как бы обрубленное вместе с хвостом, тельце, подвижные, наполненные страхом глазки и острые беличьи ушки. В его повадках просматривался какой-то неугомонный норов дикого зверька. Люди назвали его Чернышом, а потом приклеили вывеску: «хмыренок».
Когда ему исполнился месяц, он был отстранен от материнского тепла и отправился искать свое счастье по улицам и чужим дворам. Его поймали мальчики и долго выкручивали голову, лапы, хвост. Он визжал во всю щенячью мощь и пытался укусить игольчатыми зубками за пальцы и ладони таких же несмышленышей, как он. Одному мальчику он прокусил палец, и у того брызнула жидкая алая струйка крови.
Мальчик отомстил ему – избил, а потом отрубил топором ему хвост…
Он тоже ненавидел людей, но если Шерхан только ненавидел, то Черныш еще и истерично боялся их. Он боялся всего: людей, собак, кошек и даже мышей. Но больше всего у него был страх перед людьми. Эти громадные существа внушали ему своим видом ужас, отчаянный ужас. Он трепетал и ежился в страхе, когда кто-то случайно мимоходом оказывался с ним ближе десяти шагов. В такие мгновения он терял над собой контроль и бежал куда глаза глядят, где нет даже их духа.
С Шерханом он подружился – прибился к нему, как к берегу брошенная в открытое море щепка. Ходил за ним по пятам и больше никому не верил. Шерхан стал для него и матерью, и отцом, и Вселенной.
Две собаки – огромная черная с белым галстуком на груди и маленькая с черной до блеска шерстью – медленно взошли на кучу гниющих отходов и начали что-то жевать. Черныш вдруг встрепенулся, навострил уши, бросил искрометный взор в сторону людей, повертел головой с беспокойством по сторонам. Потом торопливо выхватил из кучи какой-то съедобный кусок, обежал Шерхана с другой стороны и спрятался за его крупное брюхо. Уши его, как две подвижные антенны, напряженно вертелись на затылке, длинные кошачьи усы, как медные оборванные струны, топорщились по сторонам, а узкая мордашка тыкалась лихорадочно в грязную жижу. Шерхан стоял как вкопанный, лишь только его большая пасть медленно перемалывала все, что туда попадало, и еле слышно чавкала.
Процедура продолжалась минут десять. Потом