– Здравствуй, Аркаша!
– Ты как сюда попала?
– Я у Завенягиных была, стол накрывала праздничный. Ломинадзе велел из горкомовского буфета продуктов подбросить. Народу там, гостей разных – ватага: прокурор, твой начальник – Придорогин, Коробов, Боголюбов, Голубицкий, доктор Функ… Они яблоньки посадили, поливают. А ты зачем – к ним?
– Я ненадолго, к Придорогину.
– Приходи к вечеру, Аркаша. И мы попразднуем. Я у них сперла каральку копченой колбасы. Вот – смотри!
Фроська, все так же весело пританцовывая, извлекла из корзинки громадную буро-красную каралю колбасы, понюхала ее, прицокнула.
– Фрося, ты из рода тех Меркульевых? – спросил вяло Порошин.
– Из каких это тех?
– У которых бабка пропала как бы…
– Да, из тех.
– Пойдем, Фрося. Я вернусь, провожу тебя до трамвая.
– Ты какой-то, Аркаша, растерянный. У тебя на работе что-то?
– Фрося, если к вам, к деду твоему придут в хату с обыском, ничего такого не найдут?
– Ни, пущай приходят. Дома у нас ничего такого нет.
– А разве тебя это не обидит?
– Ни, у нас ить всех в станице обыскали. Некоторых по два раза.
– На обыск могут послать и меня, Фрося.
– Такая уж у тебя поганая работа. Што уж кому бог даст. Но я ить люблю тебя, Аркаша, жалею. Можно сказать – стремлюсь неосознанно к качественному воспроизводству человечества.
Озорство Фроськи не оживило Порошина. Какое-то нехорошее предчувствие давило душу, сердце. Фроська вскочила на подножку отходящего трамвая, поиграла прощально пальчиками. Нищий, похожий на Ленина, вытащил потихоньку из корзинки Фроськи колбасу. Но она отобрала у вора каральку, шлепнула его по лысине. Порошин постоял понуро и побрел на встречу с Придорогиным. Аркадий Иванович решил, что он поступил верно, не сказав ничего Фросе о предстоящем вскрытии могилы, в которой была похоронена ее бабка.
В саду у Завенягиных, прямо под открытым небом, был изукрашен стол – бутылками, фужерами, жареным поросенком, зарумяненными курами, крабами в сметане, лососевой икрой. Город готовился к международному конгрессу геологов, поэтому на склады завезли деликатесы. Избытка в этих яствах не было, но на два-три банкета можно было взять. Завенягин спиртного почти не употреблял, но по случаю праздников – не отказывался. Ломинадзе, напротив, любил выпить и без повода. За столом все были навеселе. Придорогин целовал инженера Голубицкого. Лева Рудницкий читал стихи Павла Васильева. Гейнеман жестикулировал перед Виктором Калмыковым и Эммой Беккер. Начальник доменного цеха спорил о чем-то с Чингизом Ильдрымом.
– Ты, Коробов, дурак! – выкрикивал ему Ильдрым.
Прокурор Соронин, Завенягин и Ломинадзе размышляли, где взять официантов и поваров для обслуживания иностранцев, которые приедут из Англии, США, Германии, Франции, Италии, Бельгии…
– Опозоримся! – твердил прокурор.
– Давай