– Хорошо, – произнес он.
Мага закурил «Казбек» и выпил стакан сока из Телави. Присел на угол дивана и подумал о Ван Гоге, будто живущем в Грузии и рисующем психбольницы по имени Сергей, Гиви, Махмуд и Арам. «А ведь ничего не изменишь, так и должно быть, иначе – смерть и распад по имени Капитал, который нужно написать и заработать и стравить друг с другом оба эти пути». Появился Гоги и загрузил свое сознание в пожилой монитор комнаты.
– Что ты делаешь? – удивился Мага. – Сейчас всё на плоскости, девушки вон какие худые, жир отрезали и выкинули современные экраны.
– Вон как, – сказал Гоги и открыл бутылку пива «Тбилиси».
Они обналичили свои мысли и устроили фехтование тем, что тире. «Пить хочется опять, сознания плывут в виде туч и идут буквами, черными, серыми, но буквами, именно ими, свежесть стекает вниз. Так и надо издаваться на свете, чтобы лужи были романами, чтобы текли ручьи – предложения, поскольку босым – лафа». Мага вспомнил юность Нагорного Карабаха и судорожно сглотнул. Медведь его сердца заворочался и привстал немного, после чего снова уснул, так как – зима и холод. На это Тофик ничего не сказал, только задумался и стадо мыслей – коров – пустил пастись над горами и есть бытие, распластанное на них. Маге приятным се не было, но он промолчал и попросил официанта принести шашлык с прохладительным пивом – из Азербайджана и Грузии, чтобы Армения завидовала и тоже зашла сюда, села, вся в камнях и в Севане, и не ела раков, только скучала, подрагивала горами и землетрясениями, мыслила ими и писала стихи. «Хорошее есть Кавказ, он мощный мужчина, о нем мечтает каждая женщина, покоряет его, не вмещает в своем сердце, в уме, не может заставить его работать и кормить семью, бесится, уходит к Ивану или Сергею, Тому или Мигелю и стареет, как Али боксирует с грушей, не идя на войну, так как убийство – грех, жарящий мясо и жалящий плоть».
– Ваше мясо и пиво, – сказал официант и поставил заказ.
– Прекрасно. Благодарю.
Мага начал есть, поливая кетчупом мясо, похожее на Афганистан в 1983 году. Ему оно нравилось, приятен был аромат, тепло наполняло его, питало, дарило крылья его позвоночнику, горящему, как свеча.
– Так как пламя есть мозг, спускающийся к паху мужчины и женщины.
Мага закурил и задумался. «Война – это буханка хлеба, мир – тот же хлеб, но нарезанный». Он выдохнул паустовский дымок и огляделся по сторонам. Хорошо ему было. Наступал вечер, выплеснутый из сердца Набокова, и «Защита Лужина» всюду диктовала свои права, напоминающие сложносочиненные предложения, то есть томаты на веточке на прилавке Мехмета. «Именно так, иначе Турция взмахнет ятаганом и отрубит три тысячи голов, выбив из них признание в виде крови, фонтаны вообще, которые – шеи, даже жирафа, не говоря о том, что трубы – змеи, жалящие водой». Мага позвонил знакомой, пригласил ее, назвав по имени, прозвучавшем как выстрел и как Жаклин. Та сказала, что придет и прильнет к нему, не глядя на других, пахнущих Австрией и Венгрией, а также союзом меж ними. Ему это показалось интересным, потому он не стал сравнивать мозг с кишечником, а отметил расцвет Карабаха, ставшего независимым и живущего с сотнями национальностей, надевающих иногда ради приличия на себя человека. Ведь их прогулки и труды в невидимом виде давно начали смущать прочие страны, где люди двумя палочками ног или рук все еще доставали остальное тело и кормили пространство и время.
– Жаклин, – произнес Мага, – мы все еще не женаты, мы все еще порознь, нас все еще нет.
И она вошла, села к нему и улыбнулась улыбкой квитанции или чека, вообще – страницей из Бабеля, воюющего в гробу со всеми питейными заведениями Москвы.
– Бабель, – сказала Жаклин, – рифмуется со словом «штабель», потому что его рассказы – штабели дров.
– Они горят?
– Они мокнут.
Они заказали по пиву, так как Жаклин не захотела есть, и заскучали в разные стороны, разбросали скуку вокруг. А та скукожилась и облезла, опылила воздух и обмазала лица людей виною и равнодушием к небу и вечерам. «Не лучше ли слушать клипы? Не знаю, но есть разница между звуком с картинкой и без, слушать телевизор больше, чем слушать радио». Мага глотнул пива и растекся мыслью по полу и потолку, чтобы она начала стремиться к соединению, прессуя столы, стойку, стулья, людей и их слова, невидимые, но существующие везде. Жаклин положила ногу на ногу и закачалась немного, погрустнела даже, но больше осталась спокойной, как море, в которое упала бомба и не взорвалась. «Ну и пусть, женщина именно для того, чтобы быть пешкой, офицером и ладьей, уничтожая остальные фигуры – черные и белые, невзирая на их принадлежность, которая – сигарета и дым от нее». Они допили с трудом и легкостью пиво и вышли на улицу, когда расплатился Мага. Присели на лавке и закурили сигареты – карандаши, пишущие дымом по небу – на века. Не иначе, потому что Мага так понял и ощутил, пронесся легко и воздушно сутью своего тела и ума, не сходя с места и не двигаясь, так как вблизи Жаклин. «Пусть будет рядом, нет любви между нами, но она в любой момент может накатить и пройтись в виде верлибра и сонета по дороге, исчезая вдали, где солнце – перманентный взрыв, разлетающийся светом и теплом. Потому