Покрестившись на врата собора, нежданно повернулась в ту сторону, где стоял молодой дружинник. Их взгляды встретились…
«Лада ты моя, – подумал Евпатий, – единая на всё житие».
«Витязь ты мой, – отвечал взгляд Елены. – Долгожданный».
…За воинскими буднями краткая встреча у собора стала казаться чем-то заоблачным или приснившимися, но глаза девичьи звать и манить не переставали, а укол в самое сердце был настоящим, и Евпатий временами его ощущал, особенно ночами.
Ворочаясь под медвежьей шкурой в гриднице, пытался соображать, что бы значило его нынешнее состояние, совсем ни на что прежнее не похожее.
А в голове торжественно и грозно звучал голос дьякона Спасского собора: «В рождестве девство сохранила еси, во успении мира не оставила еси, Богородице, преставилася еси к животу, Мати сущи Живота, и молитвами Твоими избавляеши от смерти души наша».
Покосившись на лежащих рядом дружинников, Евпатий забоялся, как бы они не услышали то, что сейчас слышит он. Потом встряхнулся, подумав, что слышать они не могут, всё это в его голове. В самом деле – сотоварищи сладко спали, кто-то похрапывал, кто-то густо храпел.
А вот молодой дружинник утратил и покой и сон.
В один из дней ревуна-сентября, приехав из сторожи в Диком поле, Евпатий явился домой, дабы попариться в мови и отдохнуть под отчим кровом.
Переступив порог горницы, перекрестился на образа, поклонился родителям.
Матушка Надежда обняла сына, поцеловала в голову и торопливо перекрестила макушку, всплакнув при этом.
– Больно рано ты возвернулся ныне… Что там в стороже? – грозно спросил Лев Гаврилович.
– Пока тихо, батюшка, но я чаю, тишь эта невразумительная и шаткая.
– Отчего ж?
– Видели на той стороне костры многочисленные, коих прежде не случалось.
– И что с того, что костры? Степняки жгут, а мы бойся?
– Я чаю, сами степняки чего-то опасаются, батюшка.
– О как! – воскликнул Лев Гаврилович. – Князю поведали?
– Савватий поспешил.
– Ладно, иди с сестрой обнимись да Меланьюшку почемокай.
– Сестрица! – обрадовался Евпатий. – Здравствуй, милая! А где маленький цветочек?
– Только что заснула, всё капризничала… Зубки режутся у нас.
– Ох ты! Большая становится уже.
Осторожно открыл дверь и заглянул в светёлку.
– Спит… Почто сама, где твой Дивей?
– В Новый город подался с товаром…
– Тяжек хлеб его, как погляжу, отдыха не ведает в набивании мошны.
– Евпатий, – строго сказал отец. – Всякому своё. Кто отчину бережёт, кто товары стережёт. Не для всякого меч в руке хорош, кому и мерило сойдёт.
Любомила вздохнула озадаченно – она знала: брат считает, что всякий рязанец