– Что – мы? – осторожно спросила Калтащ. – В смысле кто – мы?
– Тебе лучше знать – кто! Ты, Седна, Эрлик, Нуми… – с усмешкой не менее горькой, чем у Калтащ, принялся перечислять он. – Вы создали Храм и жриц! Вы не могли справиться с черными шаманами сами и сотворили тех, кто сделает это за вас! Понимаю… Небось тогдашние черные тоже, как Донгар, говорили, что духи людей уважать должны, потому как человек духа олениной кормит, поросят носит…
– Донгар так говорит? – оскорбилась Калтащ. – Да вы не то что оленину – курицу несчастную и ту жалеете!
– И кузнецы черные, если они вроде Хакмара были, тоже неудобные – штуки всякие придумывают. Горный мастер и сам что хочет сделает, духи ему без надобности. Вот вы и сделали так, чтобы черных вовсе не было! Чтобы люди по чумам сидели да перед Эрликовыми тварями дрожали! Без черных народец на Средней земле стал тихий, напуганный, к духам почтительный… – Он поглядел на Калтащ еще не с презрением, но… с осуждением точно! – Что ж ты теперь по чумам да пещерам черных выискивала?
– Мы не собирались черных уничтожать! – завопила Калтащ и затараторила, захлебываясь словами: – Мы не думали, что голубоволосые девчонки их истребят! Мы просто хотели, чтобы на Сивире была еще одна, другая сила, кроме черных, которая им соперником будет – и не даст творить, что захотят!
– Мне всегда казалась странной эта история: что мама Аякчан, Най-эква, создала Голубой огонь, чтобы доченька могла от тогдашнего Донгара тысячу Дней назад отбиться. – Теперь уже Хадамаха раскачивался, как в трансе. – Такое большое дело – для одной девчонки? Так много Голубого огня, такой великий Храм…
В темном туннеле раздался длинный вибрирующий всхлип – и плаксивый женский голос проныл:
– Сестрица Калтащ, почему твой медведь говорит, что я не люблю свою дочь?
– Успокойся, Най, он ничего такого не имел в виду, – даже не оглядываясь, бросила Калтащ.
– Да-а-а… Как же не имел – он сказа-аал… – плаксиво протянула невидимая собеседница. – А я люблю! Она такая хорошая девочка, – она снова всхлипнула, воздух над листом заколебался… и рядом с Калтащ появилась женщина.
Худая, как щепка для растопки, и такая же длинная, с острым, как клюв у дятла, носом. Хадамаха содрогнулся – волосы женщины были того самого, жуткого огненно-алого оттенка, как у чудовищ в подземельях Советника. И выглядели бы страшно, если бы не были стянуты в неопрятный пучок на затылке и не свисали унылыми прядями вдоль лица. Женщина снова всхлипнула и трубно высморкалась в зажатую в руках пушистую шкурку – шкурка немедленно вспыхнула, полыхнув разом Голубыми и Рыжими искрами и немилосердно воняя. Женщина смущенно ее скомкала.
– Ох, простите! – пролепетала она, вытирая лицо рукавом потрепанной парки из рыжих лис. – Я, конечно, плохая мать… Но нельзя же вот прямо так, в лоб… – она зажмурилась, стараясь сдержать слезы. – Аечка такая талантливая! Такая… волевая! Храм – это она сама,