– Мне не подойдет другое место, – тихо произнес Иванко.
– Почему? Как это не подойдет. Председатель лучше знает, что подойдет, а что не подойдет, – с укором произнес землемер Поп.
– Я хочу на земле дедушки. Я на этой земле рос, полюбил ее. Каждая травинка мне знакома, каждая рытвина. И потом материал возить далеко не хочется.
– О чем вы там балагурите? – спросил Лимон.
– Ему, видите ли, не подходит участок в другом месте, – сказал землемер.
– Если будешь капризничать, – вообще никакого участка не получишь, – пригрозил Лимон.
Они уже подошли к предполагаемому месту. Оно, и вправду, явно не годилось под постройку: слишком большой уклон – вспашку не произведешь, картошку негде вырастить. Да и дом там никак не поставить. – Прекрасный участок, на отшибе, никто тебе мешать не будет. Выпив, можешь кричать, песни петь, матом ругаться. Никто тебя не услышит, жалоб писать не станет, что порядок нарушаешь.
– Я буду строить на земле дедушки: мне любо там. Остальную часть пользуйте, я не озражаю, только под домик мне выделите несколько соток.
– Это невозможно, – категорически заявил Лимон. – Этот земельный участок занят, я тебе уже говорил об этом.
– Ну, хоть временный шалаш разрешите построить… такой, на летний период, всего лишь. А зимой я, так и быть, буду на полу спать, рядом с папиной кроватью.
– Ты в армии служил?
– Да, а что?
– Жаль, а то я бы тебя отправил, куда подальше. А теперь иди, крути хвост своей лошади.
– Спасибо.
Они разошлись, так и ничего не решив. Лимон был недоволен только одним: ему не удалось убедить Ткаченко в том, что следует отказаться от строительства домика на том земельном участке, который ему предоставлен быть не может и согласиться строить на пустыре.
– Что можно сделать с этим шалопаем? – спросил он у землемера.
– Ничего с им сделать нельзя. Эта семья – полные пролетарии, наследие проклятого прошлого.
– Коммунистического.
– Да. Такие люди как они всю жизнь трудились в колхозе, ничего своего не имели, даже кошки в доме не было, а чтобы как—то прожить, воровали все, что только могли. Если их ловили с поличным и грозили, каким—то наказанием, они, не стесняясь, отвечали: а нам, татарам, все равно. Воровство не ограничивалось только масштабами пропитания. Воровали зерно и отдавали ворованное за бутылку. А теперь, хоть режим и поменялся, но психология—то осталась.
– Я все равно не смогу оставить этот участок. И дело даже не в участке, как таковом. Дело совсем в другом. Стоит уступить только однажды, хотя бы этому Ивану, как всем придется уступать. Так и на шею сядут, кулаком по столу