– А как же жизнь положить служению России? Ить твои слова.
– А мы и послужим. Потом. Я же зарок дал, после того как Господь сподобил с того света вернуться. Но отчего бы, едучи в такие дали, да не развеяться дорогой. А дела государственные… Есть господа верховный тайный совет, пусть сами разбираются покуда. Я и тебя освободил.
– Как это?
– Да так. Остерман тут до меня прорвался, так я ему велел указ подготовить, чтобы освободить тебя от должности. Теперь все время рядом со мной будешь.
– А кого же вместо меня?
– Да Ягужинского, – беззаботно бросил Петр.
– Это Остерман предложил?
– Нет. Сам я, – растерянно ответил Петр. – Да какая нам разница, Иван. Главное, что вместе будем.
– Да я как бы…
– Понятно. Значит, не рад.
– Петр Алексеевич, да погоди ты. Рад я, рад. Да только ты сам посуди. Вот был я при должности, а тут вдруг раз…
– И тебе нужны звания, почести и должности большие, – горько вздохнул молодой император.
– Да пропади они пропадом, Петр Алексеевич. С тобой я, и это главное. А кем, то без разницы. Хочешь, денщиком буду?
– Денщиком у меня Василий, – засветившись улыбкой, возразил Петр. – Другом сердечным будешь, как и допрежь был. Дела великие станем творить, как дед мой. Мы такое тут завертим, куда ему и его наперснику Меншикову.
– А как скажешь, государь! Я на все согласный.
– Вот и ладно. Ты отдыхай. Сил набирайся. Да и я прилягу. Что-то устал я больно.
Ложь слетала с языка легко, словно он и сам верил в то, что говорил. Прислушавшись к себе, Петр вдруг понял, что так оно, по сути, и было. Во многое, что говорил, он искренне верил и даже стремился к тому. Вот, например, касаемо дружбы с Иваном, так сердце буквально пело оттого, что друг теперь будет с ним.
Иное было с обманом по поводу Трубецкого, Остермана и Ягужинского. Тут что-то внутри слегка противилось, но Петр без особого труда задавил это чувство. Нельзя ему рисковать. Один он. Один как перст.
Иван вроде и друг, и тянет к нему юношу, и в то же время доверия полного нет. Взять историю с венчанием, тестамент тот клятый. Вот вроде образумился, усадьбу очистил вмиг, гвардейцев подбил. А веры ему все одно нет. Вместо того чтобы всегда подле быть, в готовности прийти на подмогу, он ударился в загул, не зная, куда пристать, то ли к родне, то ли к Петру.
И потом, друг – он всегда помочь норовит. А какая помощь от Ивана? Уверовав в свою избранность, будучи фаворитом императора, творит разные непотребства и беззаконие. А ведь это в первую очередь бьет не по Ивану, а по самому Петру. Потому как с его попустительства все происходит. Путает Иван привилегии с вседозволенностью, а от того только вред один.
Отдалить бы его. Нельзя. Отринуть его – значит, лишиться поддержки офицеров-преображенцев. Они ведь тоже у него в товарищах. Да и в доме того же Трубецкого бывали и в других домах. Нужно бы их к себе притянуть. Да будет ли прок? Эти малые – копии самого Ивана, которые, глядючи на него, и сами о подобной вольнице мечтают.
Нет.