Это моя третья публикация на русском языке. Две предыдущие «Я, Иоанн, любимый ученик» и «Персоны и персонажи. От Че Гевары до тёти Сары» давно разошлись. Читателей интересуют два вопроса: забывается ли в Бразилии русский язык и в самом ли деле здесь обилие диких обезьян. Нет, не забывается, если не перестаёшь пользоваться языком для внутренней речи и устного общения, а я не перестаю. Что же касается диких обезьян, то их много во влажном тропическом лесу. В поисках пищи теперь появляются и «городские», например масса мартышек в зелёном массиве, который я пересекаю по пути на работу в университете. Они дружелюбны и чрезвычайно любопытны.
Я глубоко благодарен Т. А. Вавиловой, Е. Л. Виноградовой и В. Ю. Траскину за помощь в подготовке этой книги. Недоделок было много и, боюсь, ещё немало осталось. За них только я в ответе.
Что касается имён собственных, то часть из них оставлена без изменения, для других же подобраны фонетически близкие эквиваленты.
Спасибо за прочтение
Петр Мельников
Кампо Гранде,
Бразилия
20/10/2020
1. Диокрез
Временные возвращения с того света только за проклятиями от бывших почитателей, как к этому не относись, следует отличать от длительной летаргии и от попеременного длительного засыпания. Бывает, но редко. На этот счёт можно привести необычный случай из истории французской церкви. Когда-то в Испании за подаренные музейной библиотеке редкие, привезённые из России монографии я удостоился чести быть зачисленным в «друзья Прадо». Это давало, да и сейчас даёт такие преимущества, как бесплатное посещение музея, пользование роскошной библиотекой и – что особенно ценно – доступ в запасники Кабинета эстампов. По правде, фонды эти невелики, всего-то какие-нибудь десять тысяч единиц хранения графических работ по сравнению с Лувром, где их более ста тысяч. В любом случае открывать заветные папки и рассматривать гравюры позволялось непременно при рассеянном освещении в пасмурный день. Никаких вам электрических ламп. Вот тогда-то я и обнаружил любопытный оттиск с медной гравировальной доски с изображением католической заупокойной мессы. В самом деле, действие была далеко не обычным, ибо крепкий, апостольского вида старец, по всем признакам умерший, был выгравирован приподнявшимся на смертном одре, как бы обращаясь к присутствующим с важным заявлением. А то, что он при этом заявлял, в виде записки было пришпилено к гробу. Как в комиксах, там, правда, текст подводят к губам говорящего.
Хранители библиотеки и Кабинета эстампов, к которым я обратился, не сумели дать вразумительных объяснений изображенной сцены. Единственной зацепкой была карандашная пометка на полях гравюры – «Св. Бруно» – и небольшая стрелка, отмечающая нервного вида клирика, расположенного позади епископа. Епископ же в это время величественно отправлял службу. Некрасиво делать пометки на произведениях искусства, даже если есть свободное пространство. Однако такие надписи могут неожиданно натолкнуть на верный след. Мне захотелось им воспользоваться.
В тот период у меня не было постоянной работы, но в качестве компенсации было достаточно свободного времени для его культурного препровождения, ни дать ни взять как в дворцовом интерьере королевского музея. С тем ещё удобством, что наискосок находилось Министерство высшего образования Испании, где мне нужно было регулярно обхаживать секретарш, чтобы ускорить легализацию дипломов.
И я стал копать. Откопал житие святого Бруно с комментариями и выяснил, что упомянутая сцена изображает отпевание некоего Раймона Диокреза, каноника собора Парижской богоматери, происходившее около 1080 года.
Диокрез был модным проповедником – теперь бы сказали религиозным гуру, «идолом», харизматиком своей эпохи. При дворе Филиппа I считалось дурным тоном, даже фрондой пропускать пламенные проповеди каноника в новоотстроенном гигантском соборе – гордости Франции. Прелат был стар и в Риме его приобщение к лику святых после упокоения считалась вопросом решённым. Но вот беда – святой из него не получился из-за событий непредвиденных и пугающих.
В католической литургии есть момент, когда перед возлиянием елея пастырь обращается к усопшему и вопрошает: «Согрешил ли? Отвечай!». Естественно, на ответ никто не рассчитывает, да и не приходится рассчитывать, поскольку собеседник новопреставленный. Даже выражение специальное есть – гробовое молчание. Вопрос этот чисто риторический и никаких сомнений в греховности отпеваемого не предполагает.
Но у покойного Раймона Диокреза относительно молчания, по-видимому, были другие соображения. При вопросе священника он вдруг зашевелился,