Фейли осторожно постучал концом палки в прикрытую ставню. Условным стуком, как договаривались: четыре длинные паузы, три короткие.
Никто не ответил.
Фейли повторил попытку, поглядывая на окна ближайших домов. Харлин не любил, когда о некоторых его гостях знали посторонние. В особенности соседи. Для них он был старым, выжившим из ума писарем, до сих пор не разучившимся разве что переносить слова на выдолбленную кожу свитков. Собственно, Харлин и жил-то тем, что писал под диктовку послания на свитках, которые сам изготавливал и по дешевке продавал.
Внутри дома послышались шорохи. Недовольно крикнула разбуженная птица. Фейли подошел к двери и прислушался. Дважды коротко постучал. Дверь приоткрылась, и голос из темноты прошамкал:
– Когда ты торчал у себя на заставе, нам было спокойнее.
Фейли ничего не оставалось, как прошмыгнуть внутрь. Здесь царил не только кромешный мрак, но и удушливо затхлый воздух, в котором перемешивались запахи долбленых шкур, пыли и птичьего помета.
– Я все-таки поговорил с Хейзитом.
Не видя вокруг себя почти не зги, Фейли знал, что стоит в узких сенях, откуда можно было пройти в не менее душную комнату, где обитал хозяин дома, или подняться по приставной лестнице на более или менее приспособленный для жизни чердак с низким потолком, под которым приходилось чуть ли не ползать на четвереньках. Но зато там была постелена мягкая солома, а сквозь щели в крыше проникал ветерок с улицы.
– Потом расскажешь, – почувствовал он на запястье крепкие пальцы Харлина: старик словно лишний раз проверял, тот ли он, за кого себя выдает. – Отоспись, пока снова дождь не пошел. А дождь будет наверняка: у меня всю ночь кости ломит.
Он даже не дал себя поблагодарить за столь своеобразное гостеприимство и удалился, прикрыв за собой дверь. Фейли же, не долго думая, взобрался по скрипучим ступенькам лестницы, улегся на солому и с наслаждением вытянул ноги. Лежа на спине с закрытыми глазами, попробовал заснуть, однако сон не шел. Очевидно, того короткого времени, что он продремал за столом в таверне, хватило, чтобы его привыкшее к лишениям лесной жизни тело восстановило израсходованные за день силы.
Однако, когда Фейли вновь открыл глаза, весь потолок над ним был пронизан косыми солнечными лучами. Как же так? Неужели он все-таки продрыхал до полудня? Если судить по отчаянной пустоте в желудке, то да, последний раз он ел целую вечность назад.
Но первым делом, спустившись, точнее, чуть не кубарем скатившись по не успевшей даже скрипнуть лестнице в сени и добежав до общей уборной, расположенной в закутке между соседними домами, он с наслаждением справил нужду. Вот чем хорошо пиво, думал он, заглядывая через опущенные руки в глубину сточной ямы: пьешь в охотку и избавляешься с радостью!
Когда он вышел, ему на смену объявилась жена пекаря,