Тёплое золото в хрупко-розовой колыбельке Теодора & Саломеи. Святочные рождественские песни. Денис Сергеевич Шпека

блачённая в форму, которая сама в свою очередь состоит из хитросплетений жизненного опыта, горечей и радостей жизни, рассказов прохожих, когда-то порезавших наши уши, теплых семейных историй и традиций, липким полуденным снегом предстала перед нами в этой книге. Снегом очищающим, снегом освежающим, снегом, скрывающим наши изъяны, снегом, выделяющим наши достоинства.

Скользя сквозь борозды текста можно прочувствовать все то, что так любо и мило самому Денечке, все то, чем он был порождён, всё то, что когда-то его воскресило. Среди нагромождений образов, звенящих запахов, палитры звуков спрятан небольшой вертеп, в котором жила, живет и будет жить простая, известная всем, но понятная лишь немногим истина о любви – чувстве всепрощающем, воскрешающем и оттого вечно живом, вопреки конечной жизни человеческой.

Ничто так не врывается в наши сердца и умы, оставшись там навечно, как рассказы о простом и вечном, а в особенности сказки, в которых всегда побеждает любовь, вера и надежда, стоит быть оттого нам в них так легко хочется и верится, что мы все родом из детства.

      Посвящается моему брату

      Тёплое золото в хрупко-розовой колыбельке Теодора & Саломеи

      Первая, венчально-рождественская

      Я сделала это для тебя, а ты сделал это для меня

      Кроватка, на которой он покоился, была похожа на старый театр. Я лежала и глядела в его закрытые веки, представляла, что водичка, что падает с неба за окном в это дождливое Рождество, поступает ему внутрь прямо через его красивую трубочку. Это был театр всех стихий: на полочке по одну сторону кровати за моей спиной тепло горела свеча в виде мамы, обнимающей своего ребёнка. Ими были два ангела, которых мама с папой увидели на набережной у храма Спаса на Крови той летней ночью, и один из них медленно исчезал, уже догорал, всецело отдаваясь огню, но оставляя объятие на плечах младенца с сердцем в ладошках. Поэтому освещение в тихом театре мама и папа часто зажигали вместе. Комнатка была самой зелёной в нашем доме, и мне дышалось в ней лучше, чем на улице, даже сейчас, когда окно было плотно закрыто. Земля, свисающие растения в горшочках, живой мох на стенах – все они по моему поверью приближали настоящую жизнь моего Теодора. Не хватало лишь ветра – и набрав столько воздуха, сколько не вместили бы и две таких как я, я очень нежно, нежнее перелёта птиц, взяла в ручки его лицо и аккуратно, как можно долго подула на него, его веки, такие родные, словно тянула фальцетную ноту на уроке пения. Сегодня был особенный день, и я вновь представила, что однажды этой ночью моё желание сбудется, и от такого моего касания Теодор откроет глаза цвета купала Голубой мечети, Айи Софии в Стамбуле. Я оставила привычный и самый волшебный поцелуй в лоб немного на попозже, когда случится то, что придумали наши мама и папа.

      Лишь только вчера, в сочельник, они рассказали мне о своём венчании. Они были вместе уже много-много лет, меньше, чем исполнилось в том году мне всего на три месяца. Завтра наступило так же стремительно, как рождалось их небольшое объяснение сначала Тео, а после мне, почему они давно мечтали, так долго к этому шли, продолжая свою любовь в друг друге. С вечерних небес за высоким окном падали ледяные осадки, но успевали растаять на пути к матушке-земле. В любую погоду из их святыни неподалёку должен был приехать священник, прямо в эту комнатку, где лежали бы я и Теодор, но мне, со слов мамы и папы, было разрешено во время самого обряда встать между ними. Обнимая его ручкой на плече, я делилась с Тео очень светлыми, спокойными ожиданиями от того, как уже скоро мы ясно увидим, что всё это время являлись доказательствами одной вечной любви. Я попросила его немного подождать, чтобы мамонтёнком спуститься вниз.

      Мама очень широко улыбалась в папины блестящие глаза, и они танцевали под мою любимую музыку. Их белый танец уносил меня в историю моего появления на свет… Ведь я пришла в наш мир в последнюю ночь его лета и начала осени, и сначала мне показалось, что только в результате того, как мои мама и папа после похожих танцев босиком занялись любовью, тоже в сочельник, самый канун Рождества. Яркий свет, на который родилась я, был полнолунный. Плодородная Луна была простого, из тех, что иногда случаются, но всё же удивившего полинялого цвета, и никто из того вертепа огромной ванной комнаты с окошком, так и не догадался, что именно это могло значит. Вертеп сооружался моими мамой и папой очень естественно и несмотря на всё – неспеша, и пока тихонько набиралась тёплая вода, было гениально додумано всё то, чего могло не хватить; что не было оговорено ими, лежавшими в этой же воде, когда мне шли считанные месяцы, и я ещё не была готова. Сам момент рождения был страстно символичен, но, как и воцарившая в жизни безусловная любовь, как Бог, высший символизм просто присутствовал среди нас, помогал нам жить, оставаясь блаженным образом не разгаданным. Не увидеть его, а ощутить сердцем. Благодаря свечам ли, лунному свету, но мой папа передал мне, что тогда, задерживая или делая глубэе мамино дыхание за руку, он увидел круги далеко-далеко на океанской воде из окошка и про себя подумал, что поцелует меня так же хрупко, как прятались в большой воде они, один за одним. Я понимаю, что быть их в шумном