На первом проходящем в сторону Гродно поезде он за четыре часа доехал до Щучина и на привокзальной площади успел заскочить в отъезжающий рейсовый автобус до гарнизона.
Купив у кондуктора билет, Борисов уселся на свободное место в конце салона и уставился в окно, за которым в сгущавшихся сумерках зажигались фонари и проплывали уютные улочки города.
Впереди сидели две женщины. Одна из них работала продавцом в Военторге, а другая была Борисову незнакома. Они о чём-то негромко переговаривались.
Борисов не прислушивался, пока одна из долетевших фраз не заставила его навострить слух.
– Слышала, что вчера случилось? – спросила продавщица.
– Откуда? Я же к родне ездила в Гродно… А что случилось-то?
– Девочка в пожарном водоёме утонула!
– Господи, что ж это такое? Как она могла утонуть? Прудик-то сейчас подо льдом, да и мелкий он – летом курица в брод перейти может!
– В том и дело, что мелкий и подо льдом… – подхватила продавщица. – Она с детьми играла и провалилась в прорубь, которую прорубили для учений пожарной команды… Не заметила!
Борисов слушал разговор, ощущая в сердце пока ещё неясную тревогу.
– И что, захлебнулась? – спросила соседка у продавщицы.
– Ещё страшней – сердце от испуга разорвалось! Даже вскрикнуть не успела – так и застыла в воде по грудь… Маленькая, лет пять всего…
– Жалость-то какая! А чья она?
– Офицера одного. Я фамилию забыла… Из батальона обеспечения… Он где-то в командировке, а жена дома одна…
Перед глазами Борисова как будто упала чёрная шторка – он вдруг осознал, что говорят о его дочери.
…День похорон остался в памяти, как один тягостный кошмар. Было много знакомых и незнакомых людей, женщины и мужчины не могли сдержать слёз, и все подходили со словами утешения…
Но Борисов их слушал и не слышал. Он словно окаменел – ни слезинки не выкатилось.
На кладбище, когда гроб стали опускать в могилу, почерневшая, непрестанно рыдающая Серафима рванулась к яме и потеряла сознание. Её едва успели подхватить, сунули под нос нашатырь, увели к автобусу.
Вечером у жены случилась истерика, и Борисову пришлось вызывать «скорую».
Серафиму увезли в психиатрическое отделение районной больницы, где две недели кололи успокоительные.
Она вернулась домой тихая, подавленная, заторможенная. Подолгу сидела в кресле, глядя в угол, где прежде стояла Леночкина кровать. Неделями не разговаривала с Борисовым, не готовила, не стирала. А то вдруг начинала лихорадочно бегать по квартире, делать уборку, могла вдруг вспылить по пустяку, разрыдаться и броситься к нему в объятья.
Он пытался быть с нею внимательным, предупредительным и даже взял отпуск по семейным обстоятельствам. Но его присутствие только усиливало её депрессию