Для тех наших отношений лучшего слова, чем «приспичило», не подберёшь. Так приспичило тогда, что после скромной нашей свадьбы (родители с обеих сторон понимали скоротечность наших отношений и шиковать не стали) мы весь медовый месяц просто не вылезали из постели.
Когда, наконец, мы оба, исхудавшие, облезлые и растерянные, выползли на свет божий из скомканных до невероятия простыней и оглянулись вокруг, то оторопь взяла. Мёд иссяк вместе с розовым флёром весенних облаков. Осталась одна безбрежная пустыня Сахара! Говорить буквально не о чем. Постанывая валяться в постели не было уже ни сил, ни, что самое интересное, желания. Вступительные экзамены подействовали как отрезвляющий душ, а начало студенческой жизни, слава богу, в разных вузах, быстро нам обоим показало, насколько мир интереснее за пределами нашей душной спальни.
И мы разбежались в разные стороны, не оглядываясь, стремительно, без упрёков и скандалов, ещё до первой сессии. Так что стартовый прыжок с парашютом оказался вполне удачным. Другие разводы не обошлись без травм и потерь.
Пять университетских лет пролетели как один день. Прошмыгнули стремительно между вечеринками, экзаменами, студенческими концертами по разным поводам и в самых неожиданных местах, включая детские дома и исправительно-трудовые учреждения. Пронеслись без остановки через конкурсы, курсовые, дружбы, ссоры, встречи, лёгкие влюблённости. Порадовали от души тремя восхитительными летними практиками и затормозили, наконец, у совершенно нежданно возникшего, но тем не менее неизбежного препятствия – написания и защиты диплома.
И тут на мою беззаботную голову рухнула очередная лавина. Я опять влюбилась. Страстно и, казалось, совершенно безнадежно. Предметом моей новой любви, разъедающей, как раковая опухоль, каждую клеточку моего организма, был не однокурсник, не ровесник, нет. Это был вполне зрелый мужчина, пятнадцатью годами старше меня. Доцент! Подумать только! руководитель моей дипломной работы.
Высокий, стройный, в красивых массивных очках, читавший нам на лекциях часами на память сотни стихов поэтов Серебряного века и запрещённого тогда Иосифа Бродского, японскую и китайскую любовную лирику, от которой нежно покалывало во всём теле.
Слово любовь мерцающим облаком расплывалось по аудитории, убаюкивая, расслабляя, унося в мир несбыточных грёз. Короче, безнадёжность моей ситуации заключалась не в том, что мне было двадцать два, а ему тридцать семь, не в том, что я была студентка, а он мой учитель, а в том, что все девицы филфака были в него влюблены, включая и наших воистину голливудских красавиц Берсенёву и Потоцкую. Я понимала, что конкуренции мне, серой птичке, не выдержать.
Кстати, Василий Петрович при всех достоинствах к своим тридцати семи годам женат не был. Ни разу! Впрочем, какие у него были достоинства, кроме